Поэт на договоре. Валерия Новодворская о Евгении Евтушенко. Очень своевременный поэт "Евгению Евтушенко рот не заткнут!"

11:20 03.04.2017

Скончавшийся 1 апреля на 85-м году жизни Евгений Евтушенко - самый плодовитый и читаемый русский поэт второй половины прошлого века, автор двадцати больших поэм и примерно 200 стихотворений и песен,

Историки искусства говорят, что шедевры рождаются из борьбы против чего-нибудь, и что лучшая среда для расцвета культуры та, где творцов "прижимают", но не душат.

Послесталинская эпоха породила особую категорию талантливых поэтов, писателей и режиссеров, не скрывавших либеральных наклонностей и критического отношения к советской действительности, и одновременно осыпанных славой и благами.

Балансировали на грани дозволенного Высоцкий, Вознесенский, Рязанов, Гайдай, Любимов, братья Стругацкие и, конечно, Евтушенко. Они не становились депутатами и лауреатами Ленинской премии, но им давали работать, а слухи о недовольстве высшего начальства и боданиях с цензурой восхищали публику.

"Евтушенко - классический шестидесятник. Хороший человек, хотя и очень суетный, он сделал много добра в самые страшные годы. Видя несправедливость и жестокость, кидался в бой (Чехословакия, процесс Даниэля и Синявского, расправа над Бродским, участь Солженицына). Но он не перешел роковой, пограничной черты. В стихах переходил, но стихи не поняли. Не умели читать между строк. Или боялись прочесть? Преследовать столь известного поэта - себе дороже. Это понял даже Андропов. Солженицын, Владимов, Аксенов, Войнович, Галич - чужие. Евтушенко с натяжкой сходил за своего", - писала Валерия Новодворская.

Из Сибири в Москву

Будущий классик родился 18 июля 1932 года в поселке Нижнеудинск Иркутской области в семье Александра Гангнуса, прибалтийского немца, гидрогеолога, чьи изыскания впоследствии использовались при сооружении Братской ГЭС, и любителя поэзии.

"…Сибирским буду я поэтом, а тот, кто мне не верит в этом, что ж, тот ничо не понимат!" - писал Евтушенко, хотя покинул Сибирь ребенком.

Отношение к немцам во время войны было известно какое, и мать, переезжая в Москву, поменяла Жене фамилию на свою девичью.

Вскоре после возведения Берлинской стены Ульбрихт пожаловался Хрущеву: ваш Евтушенко, находясь в ГДР, сказал, что Германия когда-нибудь станет единой.

"Ну, что мне с ним делать? - ответил советский лидер. - В Сибирь отправить? Так он там родился!"

Ранняя слава

Первое стихотворение Евтушенко опубликовал в 1949 году в газете "Советский спорт". Спустя три года за поэтический сборник "Разведчики грядущего" с непременными в то время изъявлениями любви к Сталину стал самым молодым членом Союза писателей СССР.

"Меня приняли в Литературный институт без аттестата зрелости и почти одновременно в Союз писателей, в обоих случаях сочтя достаточным основанием мою книгу. Но я знал ей цену. И я хотел писать по-другому", - рассказывал Евтушенко в воспоминаниях.

Вскоре пришла оглушительная слава. "Дети XX съезда" - юные Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, Окуджава, Ахмадулина, воплотившие дух и настроения "оттепели", собирали на поэтические чтения многотысячные аудитории и вошли в историю литературы под именем "стадионных поэтов".

Особенно прославились вечера в Большой аудитории Политехнического музея Москвы, где Евтушенко до конца жизни каждый год выступал в день своего рождения.

В стране без реальной политики и предпринимательства у людей было больше времени и охоты интересоваться культурой. Литература и поэзия подменяли парламентские дебаты и публицистику.

Хотя Евтушенко удавалась любовная лирика, он был самым политизированным из коллег. "Поэт в России больше, чем поэт", - провозгласил он несколько позднее свое жизненное кредо.

Он не скрывал, что берет пример с Маяковского, не в плане поэтической формы, но в претензии на роль трибуна.

По мнению критиков, Евтушенко перенял у Маяковского, панибратствовавшего в стихах с Солнцем, склонность к нарциссизму. "Женя слишком хочет, чтобы его любили: и Брежнев, и девушки", - писал режиссер Андрей Тарковский.

Намеками и напрямую

Евтушенко мастерски использовал эзопов язык: бичевал тупую неограниченную власть, полицейщину, доносы, цензуру, верноподданничество, делая вид, будто речь шла исключительно о царизме или заморских "тонтонах Дювалье". Осуждал войну во Вьетнаме и нейтронную бомбу, но не с классовых, а с общегуманистических позиций. В поэму "Казанский университет" рядом с панегириками Ленину вставил слова: "Лишь тот, кто мыслит, тот народ. Все остальные - население".

А порой высказывался прямо.

Выступление Евгения Евтушенко в Москве, 1970-е годы

В 1961 году написал поэму "Бабий Яр", переведенную на 72 языка и заканчивавшуюся словами: "Еврейской крови нет в крови моей. Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей, и потому - я настоящий русский!"

Созданную в том же году культовую песню "Хотят ли русские войны?" некоторые высокопоставленные военные требовали запретить, как пацифистскую.

В 1962 году "Правда" напечатала стихотворение "Наследники Сталина": "Мы вынесли из Мавзолея его. Но как из наследников Сталина Сталина вынести?"

На грани

Некоторые эпизоды биографии Евтушенко при чуть ином повороте событий могли кончиться для него плохо.

На встрече Хрущева с интеллигенцией 11 декабря 1961 года Евтушенко вступился за скульптора Эрнста Неизвестного, которому первый секретарь ЦК прилюдно посоветовал "убираться, если не нравится наша страна".

"Горбатого могила исправит", - бросил Хрущев, стукнув кулаком по столу. "Прошло - и, надеюсь, навсегда! - время, когда людей исправляли могилами", - ответил Евтушенко. Присутствовавшие замерли в ожидании реакции лидера, но тот похлопал в ладоши.

В марте 1963 года, находясь в Париже, поэт отдал в еженедельник "Экспресс" автобиографию в стихах.

Евгений Евтушенко, 1963 год

Особое недовольство верхов вызвали слова Евтушенко о том, что он-де задолго до XX съезда понимал, что в стране творится не то.

В течение нескольких месяцев в газетах публиковались разносные статьи о "хлестаковщине", "политическом юродстве" и "Дуньке в Европе". "Правда" напечатала басню Сергея Михалкова "Синица за границей", заканчивавшуюся словами: "Пожалуй, за границу не стоит посылать подобную синицу".

Евтушенко на какое-то время действительно сделали "невыездным", да и издавать практически перестали - пока он не написал идейно выдержанную поэму "Братская ГЭС".

Стихотворение "Танки идут по Праге", родившееся на одном дыхании 23 августа 1968 года, распространялось в самиздате и было издано лишь в годы перестройки.

Евтушенко ездил за рубеж, пожалуй, чаще, чем любой из его коллег, и посетил более ста стран. Разумеется, его вещи на таможне не досматривали.

Однако в мае 1972 года по возвращении из США, где он встречался с самим Никсоном, поэта подвергли в Шереметьево унизительному четырехчасовому досмотру и изъяли 124 экземпляра запрещенных книг и журналов.

Евтушенко любил яркие рубахи (в студии Русской службы Би-би-си 12 мая 2006 года)

Формально, по советским законам, Евтушенко грозила тюрьма. В объяснительной записке он написал, что изучает идеологию противника, чтобы знать, как с ней бороться.

На другой день Евтушенко пригласили в приемную КГБ на Кузнецком мосту. Высокопоставленный чекист поговорил с поэтом вполне мирно, намекнул, что на него "стукнул" кто-то из его окружения и посоветовал впредь аккуратнее выбирать друзей.

Большую часть книг через три месяца вернули.

Иосиф Бродский расценил проявленный госбезопасностью либерализм по-своему, решил, что его коллега - осведомитель Лубянки и произнес фразу: "Если Евтушенко скажет, что он против колхозов, значит, я буду за колхозы!" - несмотря на то, что, когда Бродского сажали за "тунеядство", Евтушенко хлопотал за него через итальянских коммунистов.

Хождение в политику

В 1989 году на съезде народных депутатов СССР собрался цвет творческой интеллигенции. Евтушенко с огромным перевесом выиграл альтернативные выборы в одном из округов Харькова. Он участвовал в создании общества "Мемориал" и писательского движения в поддержку перестройки "Апрель".

Когда в России настало время бизнесменов и политтехнологов, уехал преподавать в США, но продолжал выступать и издаваться на родине. В 2010 году преподнес государству свою коллекцию картин, в том числе полотна, некогда подаренные ему Пикассо и Шагалом.

Слово "шестидесятник" со временем стало предметом насмешек и поношения слева и справа, но Евтушенко до конца своих дней говорил, что гордится этим званием.

Правообладатель иллюстрации Aleksander Scherbak/TASS

Скончался поэт Евгений Евтушенко
Евгений Евтушенко: "В семье у меня не водилось оскорбления других наций"
Евгений Евтушенко отметил 70-летие в Политехническом музее

Правообладатель иллюстрации Nikolai Malyshev/TASS

Из Сибири в Москву

"Ну, что мне с ним делать? - ответил советский лидер. - В Сибирь отправить? Так он там родился!"

Ранняя слава

Правообладатель иллюстрации Getty Images Image caption Евтушенко во время путешествия по Амазонке, 1968 год

Особенно прославились вечера в Большой аудитории Политехнического музея Москвы, где Евтушенко до конца жизни каждый год .

Он не скрывал, что берет пример с Маяковского, не в плане поэтической формы, но в претензии на роль трибуна.

Намеками и напрямую

А порой высказывался прямо.

Правообладатель иллюстрации Getty Images Image caption Выступление Евгения Евтушенко в Москве, 1970-е годы

На грани

Некоторые эпизоды биографии Евтушенко при чуть ином повороте событий могли кончиться для него плохо.

В марте 1963 года, находясь в Париже, поэт отдал в еженедельник "Экспресс" автобиографию в стихах.

Правообладатель иллюстрации Getty Images Image caption Евгений Евтушенко, 1963 год

Image caption Евтушенко любил яркие рубахи (в студии Русской службы Би-би-си 12 мая 2006 года)

Большую часть книг через три месяца вернули.

Хождение в политику

Правообладатель иллюстрации Vyacheslav Prokofiev/TASS

О причинах же скоропалительного бегства Евтушенко
из России в мухосранскую Оклахому,
мне рассказывала Белла Ахмадулина,
и сказ из её уст более похож на "чистую правду".
Евгений Александрович бежал, сломя голову,
из-за обуявшего его животного страха
пред начавшимися было тогда вскрываться архивами КГБ:
он побоялся, что и у нас, как в ГДР,
вскроется сокровенный ящик Пандоры,
и все его подвиги "медоноса"
и его заглавное лицо "человека Лубянки"
откроются миллионам,
а следом, не дай Бог,
вслед за лубянским идолом,
подвергнув всенародному остракизму,
и взаправду начнут жечь его чучела...
Оригинал взят у kalakazo в Сыр с плесенью...

"Соломон Волков. Диалоги с Евгением Евтушенко".
Ветхие сказы поэзного мифотворца,
благодаря уходу в мир иной
других свидетелей эпохи,
малость перепластавшись
в устах Талскаго Выкомур Выкомуровича
иль Оклахомского деда Щукаря,
получили своё новое историческое воплощение.
Вот как про то заметил неподражаемый dromos :
"Страшный, как мумия. Того и гляди начнет совершать отрицательные чудеса разворачивания простынь и уничтожения всех мертвящим вихрем. То есть этически это называется «огромные глаза сияют лучами духовности». А говорит отчетливо.
Что надо формулирует и формирует. В свою немножко пользу. От чего не надо, уворачивается. Дескать, «тут не знаю, дьявол сюда вмешался; не знаю ничего». Знающие люди, впрочем, все его эти байки уже слышали. Но не на первом канале.
Вроде бы чуть-чуть переписывает на себя то, что раньше относилось к епархии Вознесенского. Оказывается это Евтушенко украшал Таганку и был стучим на Хрущева кулаком об стол. И поцеловал себя Пастернаком. Пастернак, опальный и ссыльный человек, получается, не только Вознесенскому путевку выписал, но и Евтушенко.
Надо присмотреться к культуре. Что-то там не так. Не враньё ли всё?
И к истории... Наверное, это называется гибкое мироощущение. Блуждающее.
Он умеет сделать правдой то, что ей ощущает, а правду показать под нравственным уклоном, так что получается, что он вроде бы вещает прямо от лица какой-то высшей справедливости. Поэтому его произведения вызывают чувство привлекательного отвращения.
Как сыр с плесенью. Если запивать его киселём, вроде бы не то. А если красным вином, вроде бы то..."
http://dromos.livejournal.com/159450.html
Лично меня позабавила новая версия причины неожиданной для всех эмиграции в 1991-м,
точнее, бегства депутата Верховного Совета СССР и секретаря правления Союза писателей СССР,
Евгения Александровича Евтушенко, - оказывается в Москве сожгли чучело Евтушенко.
Сколько я помню, в 91-м жгли пред Лубянкою чучело Дзержинского, но никак не "великого народного поэта".
Во дворе Союза писателей? - Возможно, но неужели это так могло испугать эстрадного горлопана?!
...

http://seance.ru/blog/ginzburg/

А теперь пара слов от неподражаемого меня, лично () :)

C ужасом посмотрел третью встречу Волкова с Евтушенкой.
Судя по передаче, выходит, что Евтушенко бросался грудью на гебешную амбразуру, спасая Бродского и Солженицына, а Бродский отвечал ему черной неблагодарностью, охаивал перед всеми, где только можно, и написал на него донос, чтобы того не брали на работу в американский университет, при этом еще дополнительно оклеветал его строчками евтушенковских стихов на убийство Кеннеди, якобы вырванными из контекста.
Может, конечно, отчасти так оно и было, ангелом Бродский не был, да только он мертв и не может уже ответить. А Волков хоть и вставил кое-какие цитатки из Бродского на эту тему, но все равно для друга Бродского все это выглядит как-то малопорядочно. Особенно учитывая аудиторию зомбоящика...

При этом Евтушенко поступил весьма изощренно: он не ругал Бродского после всего, что было о нем показано "кагбэ объективно", напротив, он не только изо всех сил корчил из себя лучшего друга и даже доброго ангела Бродского. Его сверхзадачей явно было залезть к нему на пьедестал и примоститься там, пока не поздно.

Ну, а другой сверхзадачей встреч с Волковым было желание отмыться от работы на КГБ. За все в жизни нужно платить. Тогда Евтушенко плата за сотрудничество с органами не казалась высокой ради того, чтобы беседовать в ванной с Робертом Кеннеди, выпивать с Кастро и любоваться голой Марлен Дитрих. А сейчас он видит, что все это уже суета, а клеймо КГБ остается на всю жизнь и переходит с ним в вечность. И пытается отмыться.
В фильме же было сказано, что заместитель Андропова Филипп Бобков пытался его завербовать, но ему это якобы не удалось. Но почему-то тем не менее они часто беседовали в кабинете у Бобкова.

Правда, желанию отмазаться от КГБ в передаче сильно мешало вечное евтушенковское тщеславие, желание представить себя значительной фигурой (позвонил Андропову из телефонной будки и пытался спасти Солженицына, а Андропов-де сказал ему: "Женя, иди проспись").

Евтушенко - несомненно весьма талантливый поэт, у него масса замечательных строчек. Когда толпы щелкоперов долго и в упор бьют по своим излюбленным мишеням (когда-то это были, например, академик Сахаров и "претендент" Корчной, в последние годы - Буш, Ющенко, Саакашвили), я всегда вспоминаю евтушенковские строчки "...и если сотня, воя оголтело, бьёт одного, пусть даже и за дело, сто первым я не буду никогда".
Но тщеславие всегда губило его. Вечно он рядился, как баба, в попугайские пинжаки и галстуки, кокетничал, вертел задом и перед публикой, и перед начальством. Вечно ориентировался на широкие массы и на стадионы, на количество в ущерб качеству. Шобы народ понЯл...
Да и эти попугайские пинжаки плохи не сами по себе, они отражают поверхностность Евтушенко, его нацеленность на внешние эффекты. Эта страсть к лицедейству, эти клоунские пиджаки постоянно утягивали его в пошлость, в пижонство и эксгибиционизм. Такие пиджаки даже у Баскова не встретишь.А от поэта, который, по собственному (а теперь уже и расхожему), утверждению, даже "больше, чем поэт", ожидаешь чего-то более глубокого. Это не поэзия, а поп-поэзия. Имхо.

P.S. Довольно интересное обсуждение

Прошедшая неделя ознаменовалась двумя юбилеями: 120 лет исполнилось 19 июля Владимиру Маяковскому, а 18 июля - 80 лет Евгению Евтушенко. Оба стихотворца попали в наиболее значимых для россиян поэтов. Кроме близости юбилейных дат и попадания в топ у этих творцов есть и еще кое-что общее...

Понимаю, что у кого-то фигура Евтушенко вызывает неоднозначную реакцию. А уж у поклонников советчины и вовсе лютый батхёрт. А ведь если бы он писал хвалебные стихи в честь Сталина, как в молодые годы, то товарищи сталинисты тогда его восхваляли бы. Но это глупо - судить о поэте по его политическим взглядам.
Да, многое неоднозначно - и эпатаж, и часто употребляемое в творчестве "я". Можно вспомнить и хвалебные юношеские стихи о Сталине, Ленине, советской власти... И известные слова Бродского о Евтушенко (в пересказе Довлатова), и ядовитую эпиграмму Гафта (?). Можно. Но... зачастую поэт сам искренне верил в то, что писал, ведь еще Пушкин сказал, что поэзия должна быть немного наивна и глуповата... В творчестве Евтушенко было немало удачных стихов, многие произведения стали песнями, а это не каждому удается. А уж слова «Поэт в России больше, чем поэт» - манифест творчества самого Евгения Александровича - это уже крылатая фраза, которая устойчиво вошла в обиход. А создать крылатую фразу не каждому удается. И не стоит судить о поэте по его политическим пристрастиям.
Везунчик, искатель славы, обласканный при разных властях? Не всё так просто...

Евтушенко принадлежит к поколению "шестидесятников" - людей, которые вздохнули немножко свободы после смерти Сталина и поверили, что может существовать "социализм с человеческим лицом". Одним из символов "оттепели" стали вечера в Большой Аудитории Политехнического музея, в которых вместе с Робертом Рождественским, Беллой Ахмадулиной, Булатом Окуджавой и другими поэтами волны 1960-х годов также принимал участие Евтушенко. Громкая слава и ругань Хрущева, воспевание советской власти и осуждение интервенции в Чехословакии, заступничество за диссидентов и государственные награды...

В курсе "Русской истории" Георгия Вернадского не сказано про Ломоносова, но есть упоминание Евгения Евтушенко: он (наряду с А. Вознесенским) - символ молодой поэзии 1960-х, оттепелью пробужденной к жизни.
К 1970-му в сознании советской читающей публики образ Евтушенко сложился, как образ "Большого поэта": это особая социальная роль, подразумевающая не только известность, но и "гражданственность" - острые отклики на все значительное в текущей истории, которые становятся крупными событиями не только литературной, но и общественной жизни. История послесталинского СССР, размеченная стихами Евтушенко 1960-х, - это история борьбы с идеологическими и моральными постулатами сталинизма.
"Моя поэзия, как Золушка,
Забыв про самое свое,
Стирает каждый день, чуть зорюшка,
Эпохи грязное белье".

Будущий символ родился в 1933 г. на станции Зима Иркутской области (воспетой им в большом числе стихотворений и поэм) в семье геолога Александра Рудольфовича Гангнуса. Мать - Евтушенко Зинаида Ермолаевна (1910-2002), геолог, актриса, Заслуженный деятель культуры РСФСР. Евтушенко с раннего детства считал и ощущал себя Поэтом. Это видно из его ранних стихов, впервые опубликованных в первом томе его Собрания сочинений в 8 томах. Датированы они 1937, 1938, 1939 годами. Его сочинительство и опыты поддерживаются родителями, а затем и школьными учителями, которые активно участвуют в развитии его способностей...

Рос, учился в Москве, из Литературного института был исключен в 1957 г. за выступления в защиту романа В. Дудинцева "Не хлебом единым".

Вызываю огонь на себя
Первая публикация стихов появилась в 1949 г. в газете "Советский спорт". Стихи были антиамериканскими - шла холодная война. В 1952 г. он уже член Союза писателей СССР. Первый его сборник именно такой, какой нужен для приема в Союз: бодрый, лозунговый.
Однако во второй половине 1950-х Евтушенко удалось преодолеть это начало, уравновесить ораторскую патетику лирикой, а главное - осознать себя поэтом нового поколения, призванным быть "эхом русского народа". Обязанность "Большого поэта" - не пропустить все самое острое, что дает злоба дня. Так возникли "Бабий Яр" (1961), которому Евтушенко обязан мгновенной мировой славой, и "Наследники Сталина" (1962), которые исследователи отнесли в итоге к вершинам гражданской лирики Евтушенко. В них проявилось то, что стало основой его поэтического метода: сочетание публицистической остроты с доступностью языка. Большой поэт не может быть сложным и изысканным.
Можно сказать, что оба стихотворения - сознательная провокация, и это тоже часть метода. В том смысле, что поэт заранее предполагал бурную реакцию - прежде всего на многовековую историю антисемитизма, изложенную в краткой поэтической форме. Из этого изложения выходило, что Бабий Яр - порождение не одного только нацизма. Это сейчас написано, что загоняли евреев в Бабий Яр для уничтожения не гитлеровцы, а украинцы, что Бабий Яр был символом российского и советского антисемитизма. Но тогда прямо написать об этом было нельзя.

Особенно, как потом выяснилось, разозлил многих финал:
"Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
Я всем антисемитам, как еврей,
И потому - я настоящий русский!"

Метод - вызвать огонь на себя - сработал. На страницах газеты "Литература и жизнь", которую сокращенно называли "ЛиЖи", ему ответил Алексей Марков: "Какой ты настоящий русский,/ Когда забыл ты свой народ?/ Душа, что брюки, стала узкой,/ Пустой, как лестничный пролет". Ему, в свою очередь, ответил сам Евтушенко ("Видать, что нашим прошлым вбито,/ Еще смердит и возится в тебе./ Да, Евтушенко бил антисемита,/ А ранил в сердце члена ССП").
Этот ответ ходил в списках, а потом ответили еще и два литературных кита, К. Симонов с С. Маршаком, тоже стихами и тоже с однозначным осуждением Маркова. Получилась вещь, с 20-х гг. забытая: острая поэтическая полемика. Потом она ходила в виде машинописи, все четыре стихотворения вместе, слава Евтушенко росла, самиздат означал признание. Тогда он выступал, как говорят, по 250 раз в году, а однажды послушать его пришли 14 тысяч человек.

"Наследники Сталина" вызваны конкретным поводом - выносом тела вождя из мавзолея. Евтушенко трансформирует форму "датского" (к дате) стихотворения и одновременно играет с понятием "вечно живого Сталина" - общим местом старых дежурных здравиц. Теперь эта "вечная жизнь" имеет зловещий смысл: "Дыханье из гроба текло,/ когда выносили его из дверей мавзолея./ Хотел он запомнить всех тех, кто его выносил, -/ рязанских и курских молоденьких новобранцев,/ чтоб как-нибудь после набраться для вылазки сил,/ и встать из земли, и до них, неразумных, добраться".

Образ "живого Сталина" развивается дальше. Возникает формула, актуальная и сегодня: "Мне чудится, будто поставлен в гробу телефон./ Кому-то опять сообщает свои указания Сталин./ Куда еще тянется провод из гроба того?.." Стихотворение было напечатано в "Правде" по личному указанию Хрущева.

Ты говно и я говно
К своему тридцатилетию Евтушенко публикует во французском еженедельнике "Эспрессо" прозаическую "Автобиографию" (1963), в которой немного разоблачает лицемерие затаившихся в СССР сталинистов. Ему опять повезло: мишени, в которые он метил, дружно заголосили, обвинив в ренегатстве, клевете на советский строй и советскую литературу.
А это, в свою очередь, прославило еще больше. Он собирает стадионы поклонников. Коллеги по цеху завидуют ему и ненавидят. Устно распространяется эпиграмма, якобы написанная Евтушенко на Долматовского: "Ты Евгений, я Евгений, ты не гений, я не гений, ты говно и я говно, я недавно, ты давно".
В эти же годы Евтушенко формирует и метод взаимоотношений с партийно-идеологическими органами - метод "шатаний". Он смелый и отважный, особенно в экспортном варианте, но в момент, когда становится опасно, готов раскаяться, признать свои ошибки - чтобы не сделали невыездным и непечатаемым. Характерны замечания Хрущева в речи от 8 марта 1963 г. на встрече с деятелями литературы и искусства. Сначала он зафиксировал неправильную позицию Евтушенко. "Но, - замечал Хрущев далее, - его выступление на заседании Идеологической комиссии внушает уверенность, что он сумеет преодолеть свои колебания. Мне хотелось бы посоветовать тов. Евтушенко <…> не искать дешевой сенсации, не подлаживаться к настроениям и вкусам обывателей. Не стыдитесь, тов. Евтушенко, признавать свои ошибки. <…> Если противники нашего дела начинают вас восхвалять за угодные им произведения, то народ справедливо вас будет критиковать. Так выбирайте, что для вас лучше подходит".

Длинная цитата приведена потому, что с предельной ясностью описывает поведение Евтушенко, его фирменную тактику лавирования и "шатаний". Хрущев предлагает выбрать одно из двух, а Евтушенко выбрал "сразу оба". Сначала совершить "ошибку", за которую будут хвалить "противники", а потом раскаяться в ней. "Я, как поезд, что мечется столько уж лет/ между городом Да и городом Нет" ("Два города", 1964). В основе всего - отстаивание творческой самостоятельности путем компромиссов: "В сетях ты заузил ячейки. Сети твои - незаконны!/ И ежели невозможно жить без сетей на свете,/ то пусть тогда это будут хотя бы законные сети./ Старые рыбы впутались - выпутаться не могут,/ но молодь запуталась тоже - зачем же ты губишь молодь?" ("Баллада о браконьерстве", 1964).

Танки идут по правде
Осторожный антисталинизм, местами вырастающий до протеста против тоталитарного режима, но в сочетании с советскими идеологемами, породил поэму "Братская ГЭС" (1963-1965), опубликованную в "Юности". И все это время Евтушенко пишет лирические стихи.
В конце 1960-х - начале 1970-х гг. метод "шатаний" в "законных сетях" продолжает применяться. Набрав славу и силу, Евтушенко без боязни выступает против преследований Синявского и Даниэля, травли Солженицына, заступается за репрессированных П. Григоренко, А. Марченко, Н. Горбаневскую, не молчит, когда в Прагу вошли советские танки:
"Танки идут по Праге
В закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
Которая не газета"

Е. Евтушенко и Р. Никсон

В то же время он возвращается к темам холодной войны: смело обличает американский империализм. Пишет к 100-летию Ленина конъюнктурную поэму "Казанский университет".
В 1970-е поэт уже не опасен для режима, он выбирает темы, далекие от политической остроты на грани с "антисоветским поведением" (о котором в политбюро сигнализировал в свое время Андропов). В поэме "Под кожей статуи Свободы" остро сопоставляется убийство царевича Дмитрия в Угличе и президента Кеннеди в Далласе. Изменившееся время, когда "шататься", как при Хрущеве, уже было невозможно, с одной стороны, и достигнутое благополучие, бесчисленные должности, издания "здесь" и "там" (переводы на 72 языка!), поездки на халяву за границу - с другой, сделали Евтушенко пустым и официозным.
Он осознает застой, духоту, усталость души и выражает это в скучных стихах. Совсем безнадежны были "Голубь в Сантьяго" (1978), где упоминался Альенде, а также поэмы "Мама и нейтронная бомба" (1982) и "Фуку!" (1985), посвященные борьбе за мир и наполненные риторикой, патетикой, лозунгами.

В перестройку Евтушенко оживился, стал сопредседателем "Мемориала", нардепом, секретарем Союза писателей, ненадолго активизировал выступления в печати, зарифмовав несколько политологем, и быстро уехал в США (где живет и поныне). Некоторое время о нем еще напоминали постмодернисты-восьмидерасты. Тимур Кибиров выносил веселый приговор советской власти, и Евтушенко с его бессмертными анапестами про "белые снеги": "Как ни в чем не бывало,/ А бывало в говне,/ мы живем как попало./ Не отмыться и мне".
Евтушенко на "говно" ответил сразу, злость оживила стих: "И вдруг я оказался в прошлом/ со всей эпохою своей./ Я молодым шакалам брошен,/ как черносотенцам еврей… Эпоху вырвало чернухой,/ и рвота - это модный стиль./ Ты постмодерн такой понюхай -/ он, как заблеванная пыль".
Старая гвардия не сдается...

И еще точка зрения:

Сегодня, пожалуй, нет второго поэта, способного, как Евгений Евтушенко, собрать и в одиночку удерживать в напряжении пятитысячный Кремлевский дворец. Никто уже так не читает стихи: мощно, азартно! Его яростный голос завораживает, пророческие слова обжигают, но нынешним 20-летним, заглянувшим к легенде «на огонек», трудно представить, что это лишь бледная тень той оглушительной славы, которую имел Евтушенко полвека назад.
Тогда «Евгения - уходящей эпохи гения» восхищенно слушали не залы - стадионы. В то время когда советские эстрадные певцы стояли у микрофона, словно в почетном карауле, навытяжку, Евтушенко выходил на сцену в рубашке жизнерадостно-попугаистой расцветки и с прибаутками раздавал автографы. Плевать ему было, что не печатали, держали и не пущали, - явочным порядком он присвоил себе привилегию читать неопубликованное.

Однажды в Лужниках восторженная толпа подхватила его и понесла - так, на руках, он и был вознесен на поэтический Олимп. Несколько часов кряду Евгений Александрович читал стихи по-русски и по-испански на «Арена де Мехико» - и 28 тысяч мексиканцев, затаив дыхание, ему внимали. В Саньяго де Чили он выступал с балкона дворца Ла Монеда, с которого последний раз обратился к народу президент Альенде, - и 30 тысяч не шибко образованных, простых чилийцев не расходились с площади.

Сила его эмоционального воздействия, иными словами, харизма была так велика, что Паоло Пазолини загорелся идеей снять поэта в роли Иисуса Христа. Напрасно знаменитый кинорежиссер, член ЦК Компартии Италии, упрашивал твердолобых советских чиновников дать согласие, тщетно обещал создать образ бунтаря-революционера - отказали ему наотрез...

Святостью, впрочем, Евтушенко не отличался никогда. Уже в 10 лет его заставляли вышивать крестиком и гладью, пытаясь отвлечь от эротики (ею тогда считались романы Ги де Мопассана), а в 15 учителя ломали голову, как реагировать им на нескромные строчки:

Мне в жадности не с кем сравниться,
И снова опять и опять
Хочу я всем девушкам сниться,
Всех женщин хочу целовать...

Ну а уж после знаменитого «Постель была расстелена, и ты была растерянна...» блюстители советской морали и вовсе заклеймили автора как «певца грязных простыней». Даже поэт Владимир Соколов, договорившийся, чтобы в порядке исключения Евтушенко приняли без аттестата зрелости в Литературный институт, по-приятельски интересовался: «Женя, не понимаю, зачем тебе женщины, - у тебя такая богатая фантазия».

Это какое-то первобытное, необузданное мужское начало проявлялось не только в презрении к ханжеской морали, но и в вызывающем бесстрашии. В стране, живущей в атмосфере тотального страха, одни считали поведение Евтушенко предвестником грядущих перемен, скорой свободы, другие, напротив, - странностью, аномалией. Кто-то даже, пытаясь оправдать собственную рабскую покорность, пустил слух, что Евтушенко - полковник КГБ: мол, легко ему быть смелым... Им и невдомек было, что страх тоже бывает разным: можно наложить в штаны, встретив в темной подворотне хулиганов или будучи вызванным в начальственный кабинет, а можно бояться обидеть ребенка... Последнее чувство знакомо Евгению Александровичу, как никому.

Его биография, словно «русская рулетка», захватывающа и непредсказуема. Демонстративно не явился на исключение Пастернака из Союза писателей и написал письмо в защиту высланного Солженицына, пил шампанское с Робертом Кеннеди (с обезоруживающей улыбкой спросив того: «Вы действительно хотите стать президентом?») и прошел пробы на роль Сирано де Бержерака в так и не снятом из-за этого фильме Рязанова... Азартный, жизнеутверждающий и эпатажный, он так досадил красно-коричневым, что в 92-м «патриоты» сожгли его чучело во дворе дома Ростовых. Думаю, это не менее красноречивая оценка поэтического вклада, чем Государственная премия СССР и недавнее выдвижение на Нобелевскую премию в области литературы.

«Лет нет!» - резюмировал Евгений Александрович, разменяв восьмой десяток. По-моему, он ничуть за эти годы не изменился (разве что пишет теперь не ручкой, а на ноутбуке), но зато мы стали другими. На смену эпохе развитой русской поэзии и поэтов-проповедников пришло время рыночных отношений, в котором не нашлось места стихам. Писатели оказались оттеснены на обочину общественного движения, властитель умов теперь - телевидение. Слава Богу, жизнь на два дома: в России и Штатах - позволяет Евтушенко свести неприятные последствия такой ситуации к минимуму, а тем, кто пытаются этим его укорить, даже обвинить в двуличии, поэт отвечает словами своего друга Пабло Неруды: «Враги называют меня двуликим? Дураки - у меня тысяча лиц!».

Какое из лиц Евтушенко настоящее? Был ли он искренним, когда писал хвалебные вирши о Сталине и Ленине?
В первый сборник стихов вошли такие задушевные строки о Сталине:
… В бессонной ночной тишине
Он думает о стране, о мире,
Он думает обо мне.
Подходит к окну. Любуясь солнцем,
Тепло улыбается он.
А я засыпаю, и мне приснится
Самый хороший сон.

Одна глава поэмы «Казанский Университет» посвящена В. И. Ленину и написана как раз к 100 летнему юбилею Ленина. - По заверениям самого поэта, всё это (равно как и другие искренно-пропагандистские его стихотворения советского времени: «Партбилеты», «Коммунары не будут рабами» и т. п.) следствие влияния пропаганды. Андрей Тарковский, прочитав «Казанский университет» Евтушенко, в своих дневниках писал: «Случайно прочёл… Какая бездарь! Оторопь берёт. Мещанский Авангард… Жалкий какой-то Женя. Кокетка. В квартире у него все стены завешаны скверными картинами. Буржуй. И очень хочет, чтобы его любили. И Хрущёв, и Брежнев, и девушки…».
А какой поэт не хочет, чтобы его любили? Поэты же как дети...

Однако в 1962 году в газете «Правда» опубликовано ставшее широко известным, стихотворение «Наследники Сталина» приуроченное к выносу из мавзолея тела Сталина. Большой резонанс вызвали и другие его произведения «Бабий яр» (1961), «Письмо Есенину» (1965), «Танки идут по Праге» (1968). Несмотря на столь откровенный вызов тогдашней власти, поэт продолжал печататься, ездить по всей стране и за рубеж. В 1969 году был награждён орденом «Знак Почёта».
Известными стали его выступления в поддержку советских диссидентов Бродского, Солженицына, Даниэля. Несмотря на это Иосиф Бродский недолюбливал Евтушенко и резко раскритиковал избрание Евтушенко почётным членом Американской академии искусств и словесности в 1987.
Довлатов описывает следующий случай:
Бродский перенес тяжелую операцию на сердце. Я навестил его в госпитале. Должен сказать, что Бродский меня и в нормальной обстановке подавляет. А тут я совсем растерялся.
Лежит Иосиф - бледный, чуть живой. Кругом аппаратура, провода и циферблаты.
И вот я произнес что-то совсем неуместное:
- Вы тут болеете, и зря. А Евтушенко между тем выступает против колхозов...
Действительно, что-то подобное имело место. Выступление Евтушенко на московском писательском съезде было довольно решительным.
Вот я и сказал:
- Евтушенко выступил против колхозов...
Бродский еле слышно ответил:
- Если он против, я - за.

Может так и было. Но ведь Евтушенко заступался за Бродского, вытаскивал из ссылки. Советская власть "написала Бродскому биографию". А Евтушенко писал свою сам, у него были и взлеты и падения. Наряду с конъюнктурой были и "Бабий Яр", прекрасная лирика. А ведь немало у нас поэтов, написавших всего 1-2 удачных стихов, и тьму ерунды. Так что Евтушенко свое место на поэтическом олимпе заслужил.

История создания песни «Хотят ли русские войны»
Я помню, как некогда ГЛАВПУР (Главное политуправление армии) категорически запретил исполнение моей песни «Хотят ли русские войны» как пацифистской, «демобилизующей наших солдат». А потом, когда министр культуры Фурцева все-таки настояла на этом, то ансамбль песни и пляски Советской Армии им. Александрова исполнял песню во всех заграничных гастролях. Хрущев на банкете в Кремле подпевал со слезами на глазах, а те идеологические генералы, которые когда-то запрещали ту же самую песню, не без удовольствия бросали лавровые листики успеха в свой супчик.

Е. Евтушенко:
- Рефрен «Хотят ли русские войны» принадлежал Марку Бернесу. Он так и сказал: "Знаешь, надо бы написать песню о том, хотят ли русские войны?" Я ответил:"Что тут писать. Рефрен ты мне уже дал."
Когда мы записали песню, Политическое Управление Армии (ПУР) встало стеной против этой песни. Они сказали, что она будет деморализовывать наших советских воинов, а нам нужно воспитывать боеготовность солдата, которому предстоит бороться против империализма. И песня не была проиграна по радио, не попала в репертуары. Несмотря на это, Марк начал петь ее в своих концертах, из-за чего у него возникли неприятности.
Тогда я пошел к министру культуры Екатерине Фурцевой. Женщина она была своеобразная, очень эмоциональная. И я понимал, что если начну говорить абстрактно, то нужного результата не добьюсь. Я сказал:" Екатерина Алексеевна, я вас очень прошу - послушайте одну песню." Она не знала, что происходило вокруг этой песни, не знала о реакции на нее ПУР и т.д.
Я поставил на стол магнитофон и проиграл нашу с Марком Бернесом запись. На глазах у Фурцевой высту-пили слезы, она обняла меня и сказала, что это изумительная песня. Тогда я ей рассказал историю с ПУР. Надо отдать ей должное: конечно, Фурцева могла испугаться схватки с таким могущественным противником,как ПУР. Она тогда была уже в опале, ее выводили из Политбюро, она даже резала себе вены, насколько мне стало известно. Но все-таки она была сильной женщиной. При мне она сняла трубку и позвонила председателю радиокомитета. Ей ответили, что поскольку ПУР против, с песней ничего не могу сделать. Тогда Фурцева сказала, что берет это под свою полную ответственность. Председатель спросил: "Вы можете дать нам письменное распоряжение?» Фурцева немедленно написала записку. Кто-то поехал на радио - и песня прозвучала на следующий день. Потом она обошла весь мир. Парадоксально, но ее с огромным успехом исполнял хор Советской Армии под управлением Александрова. Между прочим молодой тогда Муслим Магомаев её исполнил и с этого началось его восхождение.

- И Ваше, в немалой степени.
- Нет, у меня все было по другому. Первое мое восхождение началось, когда мои стихи стали переписывать от руки в тетрадки. А началось все со стихотворения «Со мною вот что происходит». Это как бы простое лирическое стихотворение, посвященное Белле Ахмадулиной. Ей тогда было восемнадцать лет, мне было двадцать три, если не ошибаюсь. Я не придавал этому стихотворению большого значения, но стихотворение до сих пор живет, на него написано несколько мелодий, оно живет, переходя из одного поколения в другое.
...
Что значит, я живу в Америке? Я живу и в России, а в Америке преподаю русскую поэзию, русское кино. И я счастлив, что мои американские студенты - это совсем другие американцы. Американец, который любит Анну Ахматову, Марину Цветаеву, Бориса Пастернака. Приезжая в Россию, он будет видеть ее совсем другими глазами. У него никогда уже не появится колониалистского подхода к нашей стране. Я счастлив, что мои американские ученики сейчас работают с Россией.

- В каком Вы преподаете университете?
- Я преподаю в двух университетах, что довольно редкий случай для Америки. Я преподаю в Оклахоме и в Нью-Йорке, в Квинс-колледже. По просьбе студентов, я читаю лекцию «Евтушенко о самом себе», которая записывается местным телевидением на кассету. Я надеюсь ее отредактировать, чтобы самые разные люди ее смотрели.
...
Кстати, Караулов задал вопрос в одной из передач Булату Окуджаве: "Как вы относитесь к тому, что Евтушенко преподает в Америке?" Окуджава подошел к полке, снял мою антологию «Строфы века» в тысячу листов, над созданием которой я работал 23 года, и сказал:"Вот что делает Евтушенко в Америке. И мы должны быть ему благодарны. А то, что он там преподает - я ему завидую: хорошо, если знаешь английский язык. Знал бы я знал английский, тоже уехал бы преподавать."

Критики писали о Евтушенко:
Чрезмерному успеху Евтушенко способствовала простота и доступность его стихов, а также скандалы, часто поднимавшиеся критикой вокруг его имени. Рассчитывая на публицистический эффект, Евтушенко то избирал для своих стихов темы актуальной политики партии (напр., «Наследники Сталина», «Правда», 1962, 21.10. или «Братская ГЭС», 1965), то адресовал их критически настроенной общественности (напр., «Бабий Яр», 1961, или «Баллада о браконьерстве», 1965). <…> Его стихи большей частью повествовательны и богаты образными деталями. Многие страдают длиннотами, декламационны и поверхностны. Его поэтическое дарование редко проявляется в глубоких и содержательных высказываниях. Он пишет легко, любит игру слов и звуков, нередко, однако, доходящую у него до вычурности. Честолюбивое стремление Евтушенко стать, продолжая традицию В. Маяковского, трибуном послесталинского периода приводило к тому, что его талант, - как это ярко проявляется, напр., в стихотворении «По ягоды», казалось, ослабевает.

Критики упрекает Евтушенко в скрытом подражании Маяковскому, который оказал, несомненно, глубокое влияние на творчество поэта.

А сам Евтушенко говорил на одном из концертов:
- Как поэт я всегда хотел соединить в себе что-то от Маяковского и от Есенина. И я очень многому научился у Пастернака. Я учился у него исторической нравственности. И я хочу, чтобы на моем концерте все люди, включая меня самого, были счастливы.

В своем стихотворении, посвященном Есенину, Евтушенко писал:
Поэты русские,
друг друга мы браним -
Парнас российский дрязгами засеян.
но все мы чем-то связаны одним:
любой из нас хоть чуточку Есенин.
...

И жалко то, что нет еще тебя
И твоего соперника - горлана.
Я вам двоим, конечно, не судья,
но все-таки ушли вы слишком рано.
Когда румяный комсомольский вождь
На нас,
поэтов,
кулаком грохочет
и хочет наши души мять, как воск,
и вылепить свое подобье хочет,
его слова, Есенин, не страшны,
но тяжко быть от этого веселым,
и мне не хочется,
поверь,
задрав штаны,
бежать вослед за этим комсомолом.
Порою горько мне, и больно это все,
и силы нет сопротивляться вздору,
и втягивает смерть под колесо,
Как шарф втянул когда-то Айседору.
Но - надо жить.
Ни водка,
ни петля,
ни женщины -
все это не спасенье.
Спасенье ты,
российская земля,
спасенье -
твоя искренность, Есенин.
И русская поэзия идет
вперед сквозь подозренья и нападки
и хваткою есенинской кладет
Европу,
как Поддубный,
на лопатки.

Белла Ахмадулина сказала о Евтушенко в стихотворении "Сон": "Я воспою его, а вы судите, вам по ночам другие снятся сны". Что ж, ей наверное было виднее...
У Евтушенко наряду с сиюминутным прорывалось что-то из вечности, хотя конечно он часто откликался на злобу дня, но за этим чувствовалась боль поэта:

Разве я враг России?
Разве я не счастливым
в танки другие, родные,
тыкался носом сопливым?

Чем же мне жить, как прежде,
если, как будто рубанки,
танки идут по надежде,
что это - родные танки?

Прежде чем я подохну,
как - мне не важно - прозван,
я обращаюсь к потомку
только с единственной просьбой.

Пусть надо мной - без рыданий
просто напишут, по правде:
«Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге».

И Евтушенко метко описал эпоху застоя:

Ехал-ехал я в Иваново
и не мог всю ночь уснуть,
вроде гостя полузваного
и незваного чуть-чуть.

Ехал я в нескором поезде,
где зажали, как в тиски,
апельсины микропористые -
фрукты матушки-Москвы.

Вместе с храпами и хрипами
проплывали сквозь леса
порошок стиральный импортный
и, конечно, колбаса.

Люди спали как убитые
в синих отсветах луны,
и с таким трудом добытые
их укачивали сны.

А какие сны их нянчили
вдоль поющих проводов,
знают разве только наволочки
наших русских поездов.

И, бесценные по ценности,
как вагоны тишины,
были к поезду подцеплены
сразу всей России сны.

Шел наш поезд сквозь накрапыванье,
ночь лучами прожигал,
и к своей груди, похрапывая,
каждый что-то прижимал.

Прижимала к сердцу бабушка
сверток ценный, где была
с растворимым кофе баночка.
Чутко бабушка спала.

Прижимал командированный,
истерзав свою постель,
важный мусор, замурованный
в замордованный портфель.

И камвольщица грудастая,
носом тоненько свистя,
прижимала государственно
своё личное дитя.

И такую всю родимую,
хоть ей в ноги упади,
я Россию серединную
прижимал к своей груди.

С революциями, войнами,
с пеплом сел и городов,
с нескончаемыми воями
русских вьюг и русских вдов.

Самого себя я спрашивал
под гудки и провода:
"Мы узнали столько страшного -
может, хватит навсегда?"

И ещё мной было спрошено:
"Мы за столько горьких лет
заслужили жизнь хорошую?
Заслужили или нет?"

И, всем русским нашим опытом
перекошен, изнурён,
наборматывал, нашептывал,
наскрипывал вагон:

"То, что чудится, не сбудется
за первым же мостом.
Что не сбудется - забудется
под берёзовым крестом".

Да, было такое - электрички из Москвы, откуда везли продукты...
А потом была афганская война - агония безбожной "империи зла", которая напоследок уносила жизни: своих солдат и чужих граждан. Но во имя чего?

Муравей-мусульманин ползет по скуле.
Очень трудно ползти... Мёртвый слишком небрит,
и тихонько ему муравей говорит:
«Ты не знаешь, где точно скончался ран.
Знаешь только одно - где-то рядом Иран.
Почему ты явился с оружием к нам,
здесь впервые услышавший слово «ислам»?
Что ты даешь нашей родине -
нищей, босой,
если в собственной -
очередь за колбасой?
Разве мало убитых вам,-
чтобы опять к двадцати миллионам еще прибавлять?»
Русский парень лежит на афганской земле.
Муравей-мусульманин ползет по скуле,
и о том, как бы поднять, воскресить,
Муравьев православных он хочет спросить,
но на северной родине сирот и вдов
маловато осталось таких муравьев.

Но кроме стихотворений на злобу дня было ведь и о вечном:

Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.

Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.

И было еще вот это, что хочется вспомнить к юбилею.

Конфликт двух ярчайших представителей русской поэзии ХХ в. – Евгения Евтушенко и Иосифа Бродского – длится уже полвека, правда, его участники теперь – не сами зачинатели, а поклонники их творчества. Двух представителей одной эпохи называют последним советским поэтом (Евтушенко) и первым несоветским (Бродского). Евтушенко признает историю с Бродским «самым больным своим местом». Что же не поделили два знаменитых и несомненно талантливых поэта?

История их непростых отношений началась в 1965 году, после возвращения Иосифа Бродского из ссылки (в 1964 г. его осудили за тунеядство). Его освобождению способствовал в числе прочих и Евтушенко. По приезду он пригласил ссыльного поэта в ресторан, и последующие две недели они провели бок о бок. Евтушенко вспоминает: «Я с ходу пригласил Бродского без всякого разрешения властей почитать стихи на моем авторском вечере в Коммунистической аудитории МГУ. Это было его первое публичное выступление перед несколькими сотнями слушателей, но он тоже нигде не упоминал об этом – по-видимому, чтобы у его западных издателей даже мысль не возникла, что их диссидент-автор морально мог позволить себе выступать в аудитории с таким именем».

В 1972 г. Бродскому пришлось выехать из страны. По требованию КГБ в считаные дни он должен был покинуть СССР. В КГБ он неожиданно встретился с Евтушенко, которого вызвали туда из-за ввоза из Америки запрещенной литературы. Бродский посчитал, что причина была другая – якобы с Евтушенко консультировались по поводу его персоны и именно он настоял на том, чтобы Бродского выдворили из страны. Он назвал Евтушенко стукачом КГБ и обвинил его в своей высылке. Бродский очень тяжело переживал свое изгнание, он не хотел уезжать.

Когда Бродский поселился в Америке, Евтушенко помог ему устроиться на работу в Квинс-колледж. А после смерти Бродского узнал о том, что когда он сам захотел работать там же, Бродский написал письмо руководству колледжа с просьбой не принимать на работу Евтушенко как «человека антиамериканских взглядов».

Сергей Довлатов вспоминал о том, что когда Бродский услышал, что Евтушенко выступает против колхозов, он сказал: «Если он против, я – за». При этом Бродский не отрицал поэтического таланта «Евтуха» (как он его называл заочно), и даже признавался в том, что знает его стихи наизусть «строк на 200 – на 300».

Конфликт двух титанов интерпретировали по-разному. Кто-то называл его спором конъюнктурщика Евтушенко и бунтаря Бродского, объясняя суть расхождений тем, что Евтушенко умел договариваться и мириться с властями, а Бродский был известен своей непримиримостью и нонконформизмом. Кто-то считал Бродского элитарным поэтом, а Евтушенко – массовым. Кто-то называл их конфликт «битвой PR-королей» с единственным разногласием – в политических взглядах. Конечно, этот конфликт не исчерпывается политической подоплекой и необъясним отношением поэтов к СССР или Америке. В их споре первичны эстетическое и мировоззренческое начала, и вряд ли в этом смысле можно признать одного из них правым, а другого – виноватым.

«Я считаю его человеком, с которым мы не договорили. Возможно, наши стихи уже сами будут разговаривать друг с другом, и думаю, что о чем-то договорятся», – сказал Евтушенко в интервью Соломону Волкову, и, возможно, это лучший эпилог этой истории.
А перечитав стихи Бродского, можно найти как минимум