Анализ мотивации достижения в процессе профессионально-психологического отбора кадров. Анализ мотивации достижения в процессе профессионально-психологического отбора кадров Дальнейшие карьерные достижения

История знает сотни примеров, когда палач становился жертвой. Особенно много таких случаев происходило в годы когда по любому доносу можно было лишиться не только свободы, но и жизни.

К числу тех, кто успел побывать в обеих ипостасях, относится Агранов (Гранов) Яков Саулович (Янкель Шмаевич Соренсон). Сделав головокружительную карьеру и заслужив в народе звание палача русской интеллигенции, он закончил жизнь на расстрельном полигоне и так и не был реабилитирован.

Яков Саулович Агранов: биография (молодые годы)

Будущий безжалостный чекист родился в 1893 году в местечке Чечерск, расположенном на территории бывшей Могилевской губернии, в довольно зажиточной семье торговцев-евреев по фамилии Соренсон, хотя в документах указывал, что имеет пролетарское происхождение. Закончил 4 класса городского училища.

В возрасте 19 лет Яков Соренсон вступил в ПСР и, работая конторщиком на складе Левина в Гомеле, вел революционную деятельность.

Взял псевдоним Агранов, по некоторым версиям в память о 17-летнем еврейском юноше из Гомеля, погибшем в ходе революционных выступлений в 1905 году.

На фронт он не попал, так как был признан негодным по причине эпилепсии.

Активная революционная деятельность

В 1915 году Агранов Яков Саулович был арестован. Его сослали в Енисейскую губернию, где он познакомился с будущей своей жертвой — Л. Б. Каменевым и с И. В. Сталиным. В результате в политических взглядах будущего чекиста произошел переворот, и он стал членом РСДРП.

После революции 1917 года Агранова назначили секретарем Полесского обкома партии большевиков, а чуть позже — секретарем Совнаркома РСФСР.

Работа в ЧК

Весной 1919 года Агранов Я. С. был направлен партией на работу в ЧК. Там его ждала поистине головокружительная карьера. Так, сначала он был назначен особым уполномоченным Особого отдела, а спустя три года — особоуполномоченным секретно-оперативного управления и секретарем Малого Совнаркома. На этих должностях Якову Агранову было поручено руководить расследованием по делу организаторов Кронштадтского, крестьянского восстания Антонова и ряда других. Кроме того, лично В. Лениным и Ф. Дзержинским ему было предписано составить списки лиц, которые подлежали высылке из страны.

Дело Таганцева

В 1921 году под руководством Агранова были сфабрикованы материалы, которые использовались во время громкого судебного процесса над членами «Петроградской боевой организации». Позже оно стало известно, как дело Таганцева, по имени «руководителя» заговорщиков. Этот мужественный человек — профессор географии — распродавал личные вещи, чтобы помочь бежать за рубеж тем представителям интеллигенции, над которыми был занесен «меч правосудия». Информация о поведении профессора попала в ЧК.

Арестованный Таганцев стойко молчал 45 суток, пока в дело не вмешался Агранов. Он обещал и даже выдал ученому расписку (!), что никто не будет расстрелян. Несчастный Таганцев подписал все бумаги, которые ему давал «добрый» следователь.

В их числе был документ, где указывалось, что поэт является руководителем группы интеллигентов, которая «согласна выйти на улицу» в случае восстания.

В результате поэт, а также еще более 60 человек были арестованы и приговорены к расстрелу.

При этом Агранов Яков Саулович рассказывал, что якобы ходатайствовал за Гумилева, но не смог переубедить начальство.

Дальнейшая карьера

В 1923 году Агранов Яков Саулович был назначен на должность замначальника, а через 6 лет — на должность руководителя Секретного отдела ОГПУ. На этом посту он занимался «курированием» интеллигенции и был в приятельских отношениях с Л. Авербахом, В. Маяковским и Б. Пильняком.

В сентябре 1931 года Агранова назначили на должность политического представителя ОГПУ СССР по столичному региону, а в начале 1933 года — на должность зампреда этого ведомства.

Работа в НКВД

В 1934 году путем слияния нескольких ведомств был организован Наркомат Агранов Яков Саулович был назначен на должность первого замнаркома внутренних дел СССР. Таким образом, он стал непосредственным подчиненным Г. Ягоды. При этом фактически именно он руководил функционированием всех оперативных отделов ГУ госбезопасности НКВД Советского Союза.

Опасные игры

Комиссар госбезопасности Яков Саулович Агранов в конце 1934 года руководил расследованием по делу об убийстве С. Кирова. Кроме того, его назначили врио начальника Управления НКВД Ленобласти. В этот период вместе с и Г. Ягодой занимался организацией процесса над своим бывшим товарищем по ссылке Л. Каменевым и Г. Зиновьевым.

В то же время Агранов активно участвовал в заговоре против своего начальника. В частности, по свидетельству историков, он вместе с Ежовым старался сместить Ягоду, который не усматривал связи в убийстве Кирова с деятельностью оппозиционеров.

Конец карьеры

В конце 1936 года Агранов Яков Саулович был назначен начальником ГУГБ НКВД Советского Союза. В этой должности принял участие в подготовке процесса по делу М. Рютина и других членов его группы.

Однако уже весной 1937 года Агранова понизили в должности до начальника четвертого отдела ГУГБ, а 17 мая того же года сместили с этих постов и назначили начальником Управления НКВД в Саратове.

Находясь вдалеке от столицы, он написал письмо Сталину с предложением об аресте Н. Крупской и Маленкова, которые на тот момент были заведующими отделов

Его смелый шаг возымел обратное действие. Вождю всех народов не понравилась чрезмерная инициативность Агранова. В июле 1937 года его исключили из партии, а затем арестовали. Расстрел состоялся спустя 11 месяцев по приговору Верховного суда. Практически одновременно с ним была осуждена и казнена его супруга В. А. Агранова.

Вопрос реабилитации

После смерти Сталина в СССР были пересмотрены многие дела по «расстрельным» статьям. Однако когда в 1955 году дочь Якова Агранова обратилась к властям с ходатайством о реабилитации отца, ей отказали. При этом было отмечено, что хотя по части причастности к антисоветской организации он был осужден безосновательно, но его преступления по вопросу нарушения социалистической законности полностью доказаны.

Попытки реабилитировать Агранова делались и в последующие годы. Хотя в 2013 году Главная военная прокуратура вынесла положительное решение по этому вопросу, Верховный Суд его отменил.

Теперь вы знаете, кем был Агранов Яков Саулович. История его жизни — это рассказ о человеке, который не гнушался ничем ради достижения своих целей, но сам был обвинен и осужден за преступление, которого не совершал. С другой стороны, возможно, что он искренне верил, что борется с врагами и что для этого хороши все средства.

Яков Саулович Агранов (наст. имя - Янкель Шмаевич Соренсон ; 12 октября 1893 года, Чечерск, Могилёвская губерния, ныне Гомельская область - 1 августа 1938 года, Расстрельный полигон «Коммунарка») - сотрудник ВЧК - ОГПУ - НКВД, комиссар государственной безопасности 1-го ранга (26 ноября 1935), один из организаторов массовых репрессий 1920-х - 1930-х годов. Входил в состав особой тройки НКВД СССР.

Биография

Яков Агранов родился 12 октября 1893 года в местечке Чечерск Могилёвской губернии в семье лавочника-еврея. Закончил четыре класса городского училища.

В 1912 году Агранов вступил в ПСР, работал конторщиком в Гомеле на лесном складе Левина и одновременно вёл революционную деятельность.

В 1915 году вступил в РСДРП, в апреле 1915 года был арестован и сослан в Енисейскую губернию. В 1917 году был назначен на должность секретаря Полесского обкома РСДРП, а в 1918 году - на должность секретаря Совета Народных Комиссаров РСФСР.

В мае 1919 года Агранов был направлен на работу в ЧК и был назначен на должность особоуполномоченного Особого отдела ВЧК, в 1921 году - на должность секретаря Малого Совнаркома и особоуполномоченного секретно-оперативного управления ВЧК. На этих должностях Агранов руководил расследованием обстоятельств Кронштадтского восстания, крестьянского восстания Антонова, дела «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева» и ряда других. Также по поручению В. И. Ленина и Ф. Э. Дзержинского Агранов составлял списки лиц, подлежащих высылке из РСФСР.

В 1922 году был назначен на должность начальника Особого бюро ОГПУ по административной высылке «антисоветских элементов», в 1923 году - на должность заместителя начальника, а в 1929 году - на должность начальника Секретного отдела ОГПУ СССР. «Курировал» творческую интеллигенцию, дружил со многими знаменитыми писателями, поэтами и артистами. Был близко знаком с Владимиром Маяковским, Лилей Брик, Леопольдом Авербахом и Борисом Пильняком.

В марте 1931 года был назначен на должность начальника Секретно-политического отдела ОГПУ СССР. Был членом Коллегии ОГПУ. В сентябре 1931 года был назначен на должность полпреда ОГПУ СССР по Московской области, а в феврале 1933 года - на должность заместителя председателя ОГПУ СССР В. Р. Менжинского.

В феврале 1934 года на XVII съезде ВКП(б) Агранов был избран членом Центральной ревизионной комиссии ВКП(б).

В июле 1934 года после создания НКВД СССР был назначен на должность первого заместителя наркома внутренних дел СССР Г. Ягоды. Фактически руководил работой всех оперативных отделов Главного управления государственной безопасности НКВД СССР.

В декабре 1934 года Агранов руководил следствием по делу об убийстве С. М. Кирова и был назначен временным начальником Управления НКВД Ленинградской области. Вместе с Г. Г. Ягодой и Н. И. Ежовым Агранов был одним из организаторов процесса над Г. Е. Зиновьевым и Л. Б. Каменевым. Агранов подготовил материалы для главных политических процессов 1930-х годов. При этом, как замечает историк О. В. Хлевнюк, Агранов фактически вступил в заговор против наркома внутренних дел НКВД Ягоды с Ежовым, поскольку Ягода мягко саботировал линию Сталина на увязывание убийства Кирова с деятельностью бывших оппозиционеров. В 1936 году Агранов на совещании в НКВД сообщал:

Ежов вызвал меня к себе на дачу. Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер. Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно невскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого в этом деле. Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовёт оперативное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретны и дали правильную исходную нить к раскрытию дела

Агранов Яков Саулович (настоящие имя и фамилия - Янкель Шмаевич Соренсон) (1893, местечко Чечерская Рогачевского уезда Гомельской губернии - 1.8.1938), один из руководителей органов государственной безопасности, комиссар государственной безопасности 1-го ранга (26.11.1935). Сын мещанина. Образование получил в 4-классном городском училище. В 1912 вступил в Партию социалистов-революционеров, в 1915 -в РКП(б). В 1914 освобожден от военной службы по состоянию здоровья, работал бухгалтером, конторщиком. В апр. 1915 арестован и в мае 1915 выслан в Енисейскую губернию. В 1917 секретарь Полесского обкома РСДРП(б). С февр. 1918 секретарь СНК. В мае 1919 направлен на работу в органы ЧК и назначен особоуполномоченным Особого отдела ВЧК. Агранов был одним из влиятельнейших сотрудников ЧК; его специализацией была работа с представителями интеллигенции и старыми большевиками. В 1920-21 зам. нач. управления Особых отделов ВЧК, нач. спецотлеления. Руководил расследованием обстоятельств Кронштадтского восстания (1921). Агранов лично курировал работу следствия по делу Тактического центра, по делу Таганцева (несет непосредственную ответственность за расстрел 87 проходивших по этому делу, в т.ч. поэта Н.С. Гумилева), по делу участников крестьянского восстания Антонова. Лично руководил допросами. д. готовил такие фальсифицированные процессы 1920-х - начала 1930-х гг., как процесс правых эсеров, процессы Промпартии и Трудовой крестьянской партии, по которым были арестованы многие представители интеллигенции. Ему было поручено В. И. Лениным и Ф.Э. Дзержинским составление списков представителей старой интеллигенции, которые подлежали высылке из РСФСР в 1922 (среди них Н.А. Бердяев, Н.О. Лосский, М.А. Осоргин и т.д.), с 2.1 11922 по 1.2.1923 нач. Особого бюро по делам административной высылки антисоветских элементов интеллигенции. В февр.-окт. 1923 особоуполномоченный по важным делам Секретно-политического отдела ВЧК. С 24.5.1923 зам. нач., с 26.10.1929 нач. Секретного отдела ОГПУ СССР. С 24.5.1930 пом. нач., с 14.3-1931 нач. Секретно-политического отдела ОГПУ. Активно участвовал в художествейной жизни Москвы, близко общался с членами РАППа и ЛЕФа, был в дружеских отношениях с Л.Л. Авербахом, Б.А. Пильняком, Бриками, О.Э. Мандельштамом, В.В. Маяковским и другими. По мнению ряда исследователей, именно Агранов организовал "самоубийство" Маяковского. С 1.9.1931 по 21.2-1933 полномочный представитель ОГПУ по Московской области и одновременно с 1.9.1931 по 11.6.1932 нач. Особого отдела Московского военного округа. Будучи ближайшим помощником Г.Г. Ягоды, Агранов использовал свои связи в художественных кругах для получения осведомительной информации. С 21.2-1933 по 10.7.1934 зам. пред. ОГПУ. Пользовался исключительным доверием И.В. Сталина. С 10.7.1934 по 17.5.1937 1-й зам. наркома внутренних дел СССР, при этом в его ведении оказались все оперативные отделы, объединенные в ГУГБ, хотя официально начальником ГУГБ оставался Ягода. С 1934 член ЦРК ВКП(б). После убийства С.М. Кирова 2.12.1934 прибыл в Ленинград вместе со Сталиным, назначен временным нач. Ленинградского управления НКВД и возглавил руководство следствием по делу Кирова, стал инициатором в связи с этим массовых арестов ни в чем не повинных людей; по мнению ряда историков, именно он занимался непосредственной организацией самого убийства. За 10 дней были составлены списки подлежащих высылке, как "не внушающих политического доверия" - более 11 тысяч человек. Один из главных организаторов фальсифицированного политического процесса по делу Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева и т.д. Агранов не только сохранил свое положение после привода в НКВД Н.И. Ежова, но и получил повышение, занимая с 29.12.1936 по 15.04.1937 пост нач. ГУГБ. Под надзором Агранова проводились допросы Каменева. Зиновьева, Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, М.Н. Тухачевского и других. Именно он готовил материалы для главных политических процессов 1930-х гг. Однако Агранов все же продолжал считаться "человеком Ягоды", и 15.4.1937 его перевели на пост нач. 4-го (секретно-политического) отдела ГУГБ НКВД СССР и зам. наркома, а 17.5.1937 Ежов удалил его из центрального аппарата, назначив нач. управления НКВД по Саратовской области. На этом посту Агранов 20.7.1937 был арестован. Признал себя виновным в принадлежности к антисоветской троцкистской организации и 1.8.1938 приговорен к смертной казни. Расстрелян. В 1955 Главная военная прокуратура отказала в пересмотре дела Агранова как замешанного в организации массовых репрессий.

Использованы материалы из кн.: Залесский К.А. Империя Сталина. Биографический энциклопедический словарь. Москва, Вече, 2000.

Эдуард Макаревич

Правда для самого себя
В ночь с 20 на 21 августа 1938 года в одной из камер внутренней тюрьмы на Лубянке ожидал расстрела бывший заместитель наркома внутренних дел Яков Саулович Агранов. Бывший второй человек в безжалостной системе НКВД, бывший комиссар государственной безопасности первого ранга.

Раздавленный предсмертной сумятицей ума, он сидел на тюремной койке не шелохнувшись уже несколько часов. О чем они были, мысли его? Может, о жизни, что закончится на рассвете, о матери, о людях, с которыми столкнула судьба, о Ленине, с которым работал, о Сталине, которого знал и которому написал безответное письмо, может, о жене Валентине, которая томилась в такой же камере и ждала свою пулю, о дочери Норе, которая оставалась сиротой? А может думал, как отнесутся потомки к его смерти? Ведь не лишен был тщеславия. И в тайниках оставил документы для будущих поколений.

Об этом думал или о другом - определенно сказать нельзя, свидетельств нет. Но одна мысль не могла миновать его разгоряченное сознание: если бы был на месте наркома Ежова, как поступил бы тогда в отношении себя арестованного? Себя, все признавшего и все подписавшего? Перед смертью не лгут. И, наверное, тогда он признался себе, что решил бы свою участь так же, как ее уже решили,- расстрелять. Признание, горькое до слез. Наверное, оно приходило в подобные минуты к тем большевикам, у которых преданность идее была замешана на крови, партийной дисциплине и страсти к политическим интригам.

Смелейшие - мы были ренегаты1.

В ночь перед расстрелом он не бился в истерике, и его стенания не взрывали предсмертный покой тюремной камеры. Утром, в пятом часу, его повели в расстрельную комнату. Он шел без ремня и без сапог, в бриджах и гимнастерке со следами споротых петлиц и шевронов комиссара государственной безопасности, шел сосредоточенно, даже как-то уверенно. И пулю принял молча, с открытыми глазами.

Агранов находит убийц Кирова

Первого декабря 1934 года в Ленинграде был убит первый секретарь обкома, член Политбюро Центрального Комитета большевистской партии Сергей Киров. Акт судебно-медицинской экспертизы гласил: "...в 16 часов 37 минут после раздавшихся двух выстрелов Киров был обнаружен лежащим лицом вниз в коридоре третьего этажа Смольного... Изо рта и носа сгустками текла кровь, частично она была на полу... Через 7-8 минут Кирова перенесли в его кабинет. При переносе тела появилась доктор санчасти Смольного Гальперина. Она констатировала цианоз лица, отсутствие пульса, дыхания, широкие, не реагирующие на свет зрачки. Кирову пытались делать искусственное дыхание, приложили к ногам горячие бутылки. При осмотре была обнаружена рана в затылочной части. Прибыли врачи-профессора. Но помочь пострадавшему они уже ничем не могли. Смерть наступила мгновенно от повреждения жизненно важных центров нервной системы".

В последнее десятилетие в борьбе версий и выводов, исходящих от разных следственных бригад и комиссий, восторжествовало заключение комиссии Политбюро ЦК КПСС, датированное 1987 годом: Кирова убил Леонид Николаев. Это был акт отчаяния доведенного до крайности человека, истеричного по натуре, с признаками шизофрении. После выстрела в Кирова он стрелял в себя, неудачно. Его тотчас схватили, жалкого рыдающего субъекта.

Но Сталин сказал: "Ищите убийцу среди зиновьевцев". Заместитель наркома внутренних дел, руководитель Главного управления государственной безопасности НКВД Яков Саулович Агранов, который приехал в Ленинград с бригадой чекистов расследовать убийство, понял, что сталинские слова - это приказ. До этого он уже прочитал протокол допроса Мильды Драуле, жены Николаева, эффектной женщины, к которой питал далеко не платонические чувства Киров. В тот роковой день она спешила увидеться с ним. Николаев догадывался, а может, и знал об иной, тайной жизни своей жены. И он решился на отчаянный шаг. Но эта версия не "работала" на сталинское указание. Ведь нужно было доказать, что произошло политическое убийство.

Во время обыска на квартире Николаева был изъят его дневник. В нем-то и нашел Агранов ключевую для себя запись. "Я помню,- писал Николаев,- как мы с Иваном Котолыновым ездили по хозяйственным организациям для сбора средств на комсомольскую работу. В райкоме были на подбор крепкие ребята Котолынов, Антонов, на периферии - Шатский..."

Стоп! Вот они, ключевые узлы следствия, ложившиеся в схему Сталина. Осталось насытить ее следственным материалом. Стремительно работал Агранов - чувствовалась школа определенного рода.

Он, и его правая рука, начальник секретно-политического отдела НКВД Молчанов, и еще один сотрудник, меняясь, беспрерывно допрашивали Николаева. Ему внушали: "Назовите соучастников. Кто такие Котолынов, Шатский?" Заставляли говорить. Потом, обессилевшего, затаскивали в камеру. Его "сокамерник"-чекист докладывал: "Николаев бормочет во сне, упоминает имена Котолынова, Шатского, твердит, что Шатский слаб, если арестуют - все расскажет".

На четвертый день после убийства Агранов сообщает Сталину: "Агентурным путем со слов Николаева Леонида выяснено, что его лучшими друзьями были троцкисты Котолынов Иван Иванович и Шатский Николай Николаевич... Эти враждебно настроены к товарищу Сталину... Котолынов известен наркомвнуделу как бывший активный троцкист-подпольщик..."

А сам Николаев признался: "На мое решение убить Кирова повлияли мои связи с троцкистами Шатским, Котолыновым, Бардиным и другими".

На пятый день после убийства пошли аресты - Котолынов, Шатский, Румянцев... Всего тринадцать человек, которые так или иначе общались с Николаевым. 29 декабря суд вынес решение: для всех - смерть. Через час после оглашения приговора вместе с Николаевым они были расстреляны. А в приговоре говорилось, что указанные лица входили в антисоветскую зиновьевскую группировку и организовали "подпольную террористическую контрреволюционную группу", возглавлял которую "ленинградский центр".

Из материалов следствия по Николаеву, Котолынову, Румянцеву и другим, уже расстрелянным, Агранов создает дело "Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы". В этом деле ключевые показания Румянцева: "В случае возникновения войны современному руководству ВКП(б) не справиться с теми задачами, которые встанут, и неизбежен приход к руководству страной Каменева и Зиновьева". Семьдесят семь человек, среди них известные деятели партии, обвинялись в причастности к убийству Кирова. В январе 1935 года особое совещание при НКВД под председательством Ягоды приговорило участников этой группы к разным срокам наказания, тогда еще небольшим: от двух до пяти лет.

Но Сталин был настойчив. По-прежнему давил на чекистов: "Ищите убийц среди зиновьевцев". Добился своего: образовалось дело так называемого "Московского контрреволюционного центра". Сценарий набрасывал Агранов.

Все участники бывшей оппозиции были арестованы. 16 декабря 1935 года арестовали Зиновьева и Каменева. Провели обыски. Изъяли личные архивы. Агранов заставил своих сотрудников изучать каждый документ, каждую страницу из изъятого. Никакой зацепки, никаких признаков антигосударственной деятельности подследственных, хотя им было предъявлено обвинение в организации "московского центра", который поддерживал связь с "ленинградским центром", "осуществлявшим" убийство Кирова. Вариант, подобный дневнику Николаева, не проходил.

И тогда Агранов делает ставку на признательные показания арестованных. Никого не били, только убеждали. И вот заговорил помощник начальника цеха с завода "Красная заря" Башкиров: "Вся борьба зиновьевской контрреволюционной организации была, по существу, направлена к смене руководства партии. В этом основная политическая направленность всех ее действий. Установка была - сменить руководство Сталина Зиновьевым и Каменевым". Потом не выдержал, стал давать "показания" Бакаев.

А дальше заработал изобретенный Аграновым метод сталкивания, о котором он заявил на оперативном совещании в НКВД 3 февраля 1935 года: "Наша тактика сокрушения врага заключалась в том, чтобы столкнуть лбами всех этих негодяев и их перессорить. А задача была трудная. Перессорить их необходимо было потому, что все эти предатели были тесно спаяны между собой десятилетней борьбой с нашей партией... В ходе следствия нам удалось добиться того, что Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Сафаров, Горшенин и другие действительно столкнулись лбами"2.

В январе 1935 года прошел закрытый процесс в Ленинграде, где главными действующими лицами были Зиновьев и Каменев. Они вместе с десятком сподвижников отвечали за то, что "создали" некий "центр", который идейно настраивал молодых ленинградских соратников на убийство Кирова. В приговоре военной коллегии Верховного суда это звучало так: "Судебное следствие не установило фактов, которые дали бы основание квалифицировать преступления членов "московского центра" в связи с убийством 1 декабря 1934 года тов. С. М. Кирова как подстрекательство к этому гнусному преступлению..." Но члены "московского центра" знали о "террористических настроениях ленинградской группы и сами разжигали эти настроения".

Хотя участники процесса получили от 5 до 10 лет лишения свободы, это было лишь началом расправы Сталина со своими политическими оппонентами. Через полтора года они снова окажутся на скамье подсудимых. И снова сценарий дела будет разрабатывать и "раскручивать" Агранов. В основе его будет уже троцкистско-зиновьевский центр со своими группами, целями, задачами, связями.

Откуда такой оперативный размах, изобретательность, масштабность? Откуда такая изощренная сыскная фантазия?

ПБО и "Промпартия" в чекистской судьбе

Первый опыт ему преподала самая настоящая подпольная законспирированная "Петроградская боевая организация". Она была раскрыта в 1921 году Петроградской ЧК. Возглавлял организацию комитет, в который входили профессор В. Таганцев, бывший артиллерийский полковник В. Шведов и бывший офицер Ю. Герман. Организация вдохновлялась кадетскими идеями правого толка. В нее входили профессорская и офицерская группы и так называемая объединенная организация кронштадтских моряков - из тех, что бежали в Финляндию после подавления Кронштадтского мятежа, а потом вернулись в Россию.

В профессорской группе состояли люди достойные и известные: князь Д. Шаховской, авторитетный финансист; профессор Н. Лазаревский, ректор Петроградского университета; профессор М. Тихвинский; С. Манухин, бывший царский министр юстиции. Они готовили проекты государственного и хозяйственного переустройства России, которые должны были вступить в силу после свержения советской власти. А это свержение обеспечивала офицерская группа во главе с подполковником П. Ивановым - ею был разработан план вооруженного восстания в Петрограде, к выполнению которого привлекались бывшие офицеры, теперь служившие в Красной Армии и на флоте. В свою очередь, В. Таганцев активно искал связи с социалистами и эсерами и вступил в соглашение с "социалистическим блоком" - своего рода координационным центром эсеров, меньшевиков и анархистов Петрограда.

Профессор Таганцев сначала на допросах молчал. Но Агранов убедил-таки его подписать с ним некое соглашение.

"Я, Таганцев, сознательно начинаю делать показания о нашей организации, не утаивая ничего... Не утаю ни одного лица, причастного к нашей группе. Все это я делаю для облегчения участи участников нашего процесса.

Я, уполномоченный ВЧК Яков Саулович Агранов, при помощи гражданина Таганцева обязуюсь быстро закончить следственное дело и после окончания передать в гласный суд... Обязуюсь, что ни к кому из обвиняемых не будет применима высшая мера наказания"3.

Что касается обещания Агранова о неприменимости высшей меры, то оно было заведомо невыполнимо в тех условиях, и это понимал, конечно, как он сам, так, скорее всего, и Таганцев. Тем более последний помнил, как действовала ЧК в прошедшие годы. Агранов заведомо лгал во имя достижения наиболее полных результатов следствия и считал это оперативной гибкостью.

По таганцевскому делу расстреляли 87 человек. Не сдержал слова Яков Саулович, хотя некоторым и пытался помочь. Инженеру Названову, например, который свел Таганцева с антисоветской группой, объединяющей представителей фабрик и заводов. За Названова, который был тогда консультантом Генплана, вступились Кржижановский и Красиков - видные большевики. И Ленин, ознакомившись с делом, пишет Молотову: "Со своей стороны предлагаю (в отношении Названова.- Э. М.) отменить приговор Петрогубчека и применить приговор, предложенный Аграновым, т. е. 2 года с допущением условного освобождения"4.

Зато хоть как-то облегчить участь Таганцева, Тихвинского и других Агранов не стремился. Возглавляя следствие, он следовал принципу, им же и сформулированному: "В 1921 году 70 процентов петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ожечь"5.

Поэта Николая Гумилева допрашивал следователь Якобсон, жестко исполнявший указания Агранова. Из материалов следствия, что сегодня в архиве, видно: Гумилев был тверд в своих показаниях. Он не отрицал, что хранил деньги организации для финансирования мятежа, что имел оружие, готовился к активной антисоветской пропагандистской кампании, что не был сторонником большевистской власти. После нескольких допросов в следственном деле появилась запись: "Гумилев Николай Степанович, 33 л., бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии "Изд-во "Всемирной литературы", беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получая от организации деньги на технические надобности". Приговор суда - расстрелять.

Но потом выяснилось: он не составил ни одной прокламации. А что касается обещания связать с ПБО в момент восстания группу интеллигентов, то ведь обещание - не действие. Против Гумилева "работали" в основном две улики - деньги и оружие. Как предполагает писатель В. Карпов, Гумилев просто не мог отказать сотоварищам, офицерам, даже и не будучи их единомышленником,- это было своеобразное проявление офицерской чести. Агранов же исходил из того, что Гумилев во всех своих показаниях предстал убежденным противником большевистской власти. В этом случае диктовала решения классовая ненависть, "работавшая" по законам гражданской войны. Если Гумилев руководствовался своим пониманием офицерской чести, пусть даже своеобразным, то Агранов исходил из классового принципа, допускающего любые шаги, даже обман, если он "работает", по его разумению, на революцию.

На Агранова тогда произвела огромное впечатление деятельность "Петроградской боевой организации", ее размах, который выявило следствие. Он поразился разветвленной взаимосвязанной цепи разных групп, организаций, центров, блоков с центральным комитетом во главе и со своими людьми во многих советских учреждениях. Мало того, его поразила способность интеллигенции - профессуры и офицерства - создавать подобные тайные организации.

Спустя почти девять лет, когда он готовил дела "Трудовой крестьянской партии" и "Промпартии", а потом дела ленинградского и московского "центров", "объединенного троцкистско-зиновьевского центра", он часто вспоминал "таганцевских" профессоров.

В конце 20-х годов сталинская группировка начала борьбу с так называемыми правыми в партии, которые, по словам Сталина, были против коллективизации, против большевистских темпов развития индустрии. "Правые", к коим принадлежали предсовнаркома Рыков, Бухарин, Пятаков, опирались на старую интеллигенцию - это были известные ученые, дельные экономисты.

Перебирая данные на профессора А. Чаянова из Наркомата земледелия, профессора Н. Кондратьева, бывшего эсера, заместителя министра продовольствия во Временном правительстве Керенского, на профессора Л. Юровского, члена коллегии Наркомата финансов, статистика-экономиста В. Громана, бывшего меньшевика, работника Госплана,- Агранов вспоминал других профессоров: Таганцева, Лазаревского, Тихвинского из "Петроградской боевой организации" 1921 года, их трагический путь под расстрельный венец. И тем резвее он выстраивал сеть антисоветских групп из специалистов ведущих отраслей промышленности и плановых органов, которые под его пером объединились в "Трудовую крестьянскую партию" под началом Кондратьева и Чаянова, и "Промпартию" под руководством профессора Рамзина.

Спустя годы жена главного обвиняемого по делу крестьянской партии Чаянова, Ольга Эммануиловна, в письме в прокуратуру в связи с реабилитацией своего супруга недобро помянет следователя Агранова и его методы.

"Мужа забрали 21 июля 1930 г. на работе... О том, что происходило в тюрьме, я могу рассказать только с его слов. Ему было предъявлено обвинение в принадлежности к "Трудовой крестьянской партии", о которой он не имел ни малейшего понятия. Так он и говорил, пока за допросы не принялся Агранов. Допросы сначала были очень "дружественные", иезуитские. Агранов приносил книги из своей библиотеки, потом просил меня передать ему книги из дома, говоря мне, что Чаянов не может жить без книг, разрешил продовольственные передачи и свидания, а потом, когда я уходила, он, пользуясь душевным потрясением Чаянова, тут же ему устраивал очередной допрос.

Искренне принимая "расположение" Агранова, Чаянов дружески объяснил ему, что ни к какой партии он не принадлежал, никаких контрреволюционных действий не предпринимал. Тогда Агранов начал ему показывать одно за другим тринадцать показаний его товарищей против него. Показания, переданные ему Аграновым, повергли Чаянова в полное отчаяние - ведь на него клеветали люди, которые его знали и которых он знал близко много лет. Но все же он еще сопротивлялся.

Тогда Агранов его спросил: "Александр Васильевич, есть ли у вас кто-нибудь из товарищей, который, по вашему мнению, не способен оболгать?" Чаянов ответил, что есть, и указал на профессора экономической географии А. А. Рыбникова. Тогда Агранов вынул из ящика показания Рыбникова и дал прочесть Чаянову. Это окончательно сломило сопротивление Чаянова. Он начал, как и все другие, подписывать то, что сочинял Агранов. Так он, в свою очередь, оговорил и себя".

А дело "Промпартии" держалось на профессоре Рамзине - прозорливой находке Агранова. Директор Теплотехнического института Рамзин был бриллиантом аграновской пьесы, сочиненной под наблюдением зам. председателя ОГПУ Генриха Ягоды. К Рамзину Агранов долго присматривался. Потом убеждал. Долго, изобретательно втолковывал необходимость взять на себя роль руководителя "Промпартии". Уговорил.

Некто Георгий Никитович Худяков (во время войны работал в лаборатории Рамзина, был его заместителем) вспомнил свой разговор с ним в 1943 году по поводу выборов в Академию наук. Рамзин, тогда уже имевший имя в науке, сказал ему: "С выборами меня в членкоры не должно быть затруднений. Хотя все может случиться при тайном голосовании". А когда Худяков спросил: "Не помешает ли ваше участие в "Промпартии"?" - Рамзин произнес: "Это был сценарий Лубянки, и Хозяин это знает"6. Под Хозяином подразумевался, конечно, Сталин.

А аграновский сценарий, действительно, был хорош. Его главный разработчик ориентировался на то, чтобы переломить настроение и сознание прежде всего инженерно-технической интеллигенции. И переломить не убеждением, а устрашением.

В обвинительном заключении по делу "Промпартии" говорилось, что подсудимыми планировались уменьшенные темпы развития, задерживались решения важных проблем (Кузбасс, Днепрогэс), омертвлялись капиталы, создавались диспропорции в промышленности, что вело к хаосу, планировались диверсии в энергетике7. По мнению А. Солженицына, в ходе процесса были достигнуты цели, поставленные ЦК ВКП(б) и ОГПУ: все недостачи в стране, и голод, и холод, и неразбериха были списаны на вредителей-инженеров; народ напуган нависшей интервенцией и психологически ориентирован на новые жертвы; инженерная солидарность нарушена, вся интеллигенция напугана и разрознена8. Рамзин заявлял на суде: "Я хотел, чтобы в результате теперешнего процесса "Промпартии" на темном и позорном прошлом всей интеллигенции... можно было поставить раз и навсегда крест". Другой участник процесса, Ларичев, говорил: "Эта каста должна быть разрушена... Нет и не может быть лояльности среди инженерства". По словам подсудимого Очкина, интеллигенция - "это есть какая-то слякоть..."9

В деле "Промпартии", и особенно в том, что после процесса над ней старая интеллигенция в глазах общества потеряла авторитет, предстала двурушнической, униженной, аморальной группой, Рамзин сыграл выдающуюся роль. Выбор Агранова был безупречен.

Было отчего воскликнуть Солженицыну: "Рамзин! Вот энергия, вот хватка! И чтобы жить - на все пойдет! А что за талант! В конце лета его арестовали, вот перед самым процессом,- а он не только вжился в роль, но... и охватил гору смежного материала, и все подает с иголочки, любую фамилию, любой факт... Рамзин незаслуженно обойден русской памятью. Я думаю, он вполне выслужил стать нарицательным типом цинического и ослепительного предателя"10.

Такие люди, как Рамзин, своей готовностью и талантом дают энергию, живую душу любой провокации. Найти таких людей - большая удача для организаторов провокационных спектаклей. Благодаря действиям Рамзина интеллигенции и специалистам старой школы дали понять, что всякое сопротивление, в том числе даже на уровне разговоров, оценок и собственного мнения, будет безжалостно подавляться.

"Промпартия" с Рамзиным, "Трудовая крестьянская партия"... Это своего рода достижения Агранова в сыскном деле. Но они оказались такими заметными, потому что питались не только реальным опытом "Петроградской боевой организации" или мифической организации "Трест", придуманной внешней разведкой для связи с эмиграцией на Западе, но и делами местных чекистов, творивших уже по образу "ПБО" и "Треста" свои местные контрреволюционные образования. И я обращаюсь здесь к письму Виктора Павловича Орлова из поселка Стрелецкого Орловской области, откликнувшегося на мою публикацию об Агранове. Вот что рассказывает Виктор Павлович: "Конструирование" таких не существовавших организаций, как "Промпартия" и "Трудовая крестьянская партия", не было из ряда вон выходящей практикой. Моя родная тетя в 1928 году была осуждена и отсидела три года на Соловках (затем, разумеется, ссылка) за участие в не существовавшем в природе "Российском конституционно-монархическом союзе спасения". Историки об этом, думаю, не знают, но дело хранится в УФСБ Тверской области. По легенде чекистов, этот союз возглавляло "Политбюро" из трех человек - все жители глухого сельского района. Правда, сыновья священнослужителей и дворян. (Фамилии Агранова в деле я не встречал, его вели ленинградские чекисты.) Председатель "Политбюро" получил срок - 10 лет. А это прекрасный человек, в Отечественную войну воевал. Но и он, и тетя подписали все наветы, ни на кого не наговорили. Никто из них впоследствии ни слова не произнес о сути своих вынужденных признаний. На мои вопросы к тете: "За что тебя посадили?" - она отвечала: "Ни за что". Об РКМСС я узнал из дела уже после ее смерти, а сын "председателя Политбюро" - от меня. Отец ничего не рассказал при жизни даже своему сыну. Не преступление ли это чекистов, не отвратительная ли деформация идеи "диктатуры пролетариата" в нечто мерзкое?"

К началу тридцатых Агранов зарекомендовал себя мастером судебно-сыскных сценариев, мастером постановки процессов. Чекист с такой специализацией становился незаменимым. Разве могло обойтись без него Политбюро, когда, например, принимало решение о борьбе с хищениями продовольственных и промышленных товаров в стране? Вот как звучит партийный документ с датой 13 апреля 1932 года:

"а) Поручить комиссии в составе тт. Вышинского, Крыленко, Ягоды, Акулова и Агранова представить в Политбюро проект организации от 5 до 10 процессов в разных местах СССР, руководствуясь тем, чтобы - считая организаторов хищений хлеба и товаров врагами народа - приговорить их к высшей мере наказания, особенно виновных в хищениях коммунистов.

б) Остальных участников этих хищений по всему СССР приговаривать к концлагерям на большие сроки, причем попавшим за хищения коммунистам наказание усилить"11.

Агранов хотя и упоминается последним в этом партийном решении, на самом деле становится главным организатором выполнения его. Это участь чекиста из того жестокого времени.

Путь в ВЧК

Агранов, в общем-то, неплохо разбирался в психологии партийной, научной и художественной интеллигенции. И понимал ее значение в политической борьбе. Не столько из книг черпал понимание, сколько из собственного житейско-революционного опыта.

В полицейских документах, относящихся к 1915 году, об Агранове сказано: "Агранов Янкель Шевелев-Шмаев, вероисповедания иудейского, родился 12 октября 1893 года в местечке Чечерск Рогачевского уезда Могилевской губернии". Семья была многодетная и жила в основном доходами от бакалейной лавки, что держала мать. Смышленый Янкель резво помогал ей, но не карьера бакалейщика прельщала его. Настал день, когда он получил аттестат об окончании четырехклассного чечерского училища, а на семейном совете благословение на будущую жизнь.

Она началась у него со службы конторщиком на лесном складе в Гомеле. В этом городе зрела революционная жизнь, где наиболее активными казались социалисты-революционеры (эсеры). Сослуживцы по складу, что состояли в эсерах, и убедили Янкеля вступить в эту партию. Было ему тогда уже девятнадцать. И следы его партийной деятельности находятся в полицейских протоколах: "18 апреля 1915 года, в г. Гомеле во рву состоялась сходка представителей революционных партий, всего до 50 человек; ораторами на таковой выступали чечерский Рогачевского уезда мещанин Янкель Шевелев-Шмаев Агранов, носящий в партии социалистов-революционеров кличку Михаил..." При обыске у него изъяли литературу: сборник статей "Интеллигенция в России", книги Иванова-Разумника "Об интеллигенции. Что такое махаевщина. Кающиеся разночинцы", Токвилля "Старый порядок и революция", Леонида Андреева "Царь-голод", Спенсера "Справедливость".

После следствия Агранова выслали в Енисейскую губернию. И здесь, на поселении, в отличие от толстовского революционера, повесившегося после встречи с большевиками, которые популярно ему объяснили, что сила революции в рабочем классе, а не в подвигах отдельных мучеников за народ, Агранов вступил в большевистскую партию. Там, в ссылке, он сошелся с некоторыми видными потом большевистскими лидерами. Много читал, спорил. Оппоненты были известные интеллектуалы, и ссыльные "университеты" порой стоили государственного.

Предположительно в марте 1917 года он вместе со Сталиным приезжает в Петроград. Больше месяца длилось их путешествие от енисейских берегов. Скорее всего Сталин и другие большевики, уже знавшие Агранова по ссылке, рекомендовали его после Октября в секретариат Ленина. А с 1919 года подпись Агранова как секретаря Совета народных комиссаров появляется вместе с ленинской на документах советского правительства. Должность техническая ведение протоколов попеременно с другими секретарями, но тем не менее ответственная и близкая к высшему руководству страны. Он многое видит и многое знает.

А 20 октября 1919 года малый Совнарком на своем заседании рассмотрел "заявление члена Малого СНК Я. Агранова о разрешении ему совмещать работу в Малом Совнаркоме и в Особом отделе ВЧК". Протокол №346 с разрешающей формулировкой подписал Ленин. Так Агранов стал особоуполномоченным ВЧК по важным делам. Существует точка зрения, будто Сталин хотел иметь "своего" человека в Чрезвычайной комиссии. Подтверждающих свидетельств этому нет. Но ясно и другое: преданных советской власти и в то же время дельных людей тогда очень не хватало. Агранов же был из преданных и дельных. И в ВЧК он занимался делами, принципиальными для власти: дело "Национального центра", дело "Петроградской боевой организации". Уже тогда его положение и секретаря Совнаркома, и уполномоченного ЧК заставляло подходить к расследуемым делам не столько полицейски, сколько политически.

Наступило время нэпа, время экономической свободы. И тем больше общество пропитывалось идеологической жесткостью, политической однолинейностыо. Ленин будто следовал указанию Столыпина: либеральные реформы нельзя проводить в России без ужесточения режима. Уже не было продразверстки, уже вовсю разворачивались частные заводы и пекарни, совместные с американцами концессии, но уже был пароход, на котором отправляли за границу видных философов, историков и вообще мыслящих, творческих людей; уже вовсю был заполнен инакомыслящими и инакодействующими интеллигентами лагерь на Соловецких островах. С пронзительной ясностью большевистское правительство понимало: чем больше экономической свободы, тем жестче политический и идеологический контроль за бывшими членами оппозиционных партий, за творческой интеллигенцией, а за обществоведами-историками, философами, экономистами - особо. Это партийное понимание ситуации безоговорочно разделял и Агранов.

Свой человек в интеллигентских кругах

В конце 20-х - начале 30-х годов прошлого века свирепствовал стойкий революционный взгляд: мы построим новое общество - социалистическое, революционное, большевистское. На этом строилась вся пропаганда. Философы и историки, ориентирующиеся на Россию с тысячелетней историей, оказались не у дел. Их отторгала политическая реальность, им закрыли возможность влиять на мировоззрение сограждан. Мировоззрение и охранял аграновский секретно-политический отдел ОГПУ.

Тогда известных историков - Бахрушина, С. Богоявленского, Ю. Готье, С. Платонова, Е. Тарле и многих иных - обвинили в "монархическом заговоре". И скоро большая часть из них оказалась на Соловецких островах. Аграновских рук дело.

В середине 1932 года Управлением ОГПУ по Московской области был арестован профессор-правовед Гидулянов. В то время Агранов был полномочным представителем ОГПУ по Московской области. Ознакомившись с делом профессора, он нашел его весьма многообещающим и набросал московским чекистам следственную перспективу. С Радзивиловским, своим учеником, он вывел точные контуры церковно-националистической прогерманской организации и обозначил место в ней Гидулянова и других авторитетных представителей ученого мира, которых решили изолировать за их далеко не просоветские настроения.

Сыскное чутье не подвело Агранова. Гидулянов оказался вторым Рамзиным, подлинной находкой для ОГПУ. Потом он напишет покаянное письмо в прокуратуру: "Я всецело отдал себя во власть cекретно-политического отдела ОГПУ и сделался режиссером и первым трагическим актером в инсценировке процесса националистов, превращенных волею ОГПУ в национал-фашистов. В целях саморазоружения я объявил себя организатором Комитета национальной организации, которая после ряда попыток в стенах ОГПУ была окрещена "национальным центром", причем членами этого мифического комитета были указанные мне и уже сидевшие в ОГПУ мои коллеги Чаплыгин, Лузин и Флоренский".

Гидулянова не били, не третировали, его убедили чекисты: это нужно. Ему обещали и свободу, и возвращение в профессорскую жизнь. Он творчески включился в игру, успокоив душу средневековым понятием "канонического очищения" - подозреваемый должен доказать невиновность свою очищающими поступками. Интеллектуальная изощренность проявилась у профессора не только в успокоении внутренних терзаний, а и в сочинении позиции для руководителей придуманного чекистами "национального центра". "Платформу партии националистов я же сам состряпал при любезном содействии начальника СПО Радзивиловского, собственноручно записавшего мое "развернутое показание". Партия националистов открывает свои действия после взятия Москвы и военной оккупации России немцами, причем в основу платформы был положен принцип "Советы без коммунистов", под покровом буржуазного строя".

Вдохновенно сочинял Гидулянов. Чекисты еле поспевали за разворотом гидуляновской фантазии, но действующих лиц для его сочинений обозначали четко. Флоренский - выдающийся философ и богослов - был одним из них. В показаниях Гидулянова он предстал "идеологом идеи национализма в духе древнемосковского православия, государственности и народности". Он был "на правом крыле нашего ЦК... Флоренский, по нашему плану, являлся духовным главой нашего "cоюза", с одной стороны, и с другой - организатором подчиненных ему в порядке духовной иерархии троек среди духовенства московских "сорока сороков" и на периферии, а равно троек среди сохранившегося кое-где монашества..."

После таких "разоблачений" Флоренский оказался в лагере, а спустя годы, в декабре 1937-го, был расстрелян. А Гидулянов получил десять ссыльных лет. Навороченное томило душу, что жила новым очищением. Так родилось исповедальное письмо в Генеральную прокуратуру. Оттуда для письма дорога легла в ОГПУ. Арестовали его в ссылке. Фантазий от него уже не ждали - ждали у расстрельной стенки.

Гидулянова Агранов никогда не разрабатывал, не допрашивал. Но чутье у него на таких людей было волчье. По первым материалам допросов он тогда определил его роль в перспективе дела о так называемой контрреволюционной национал-фашистской организации - "партии возрождения России".

То, что Горький показал в "Климе Самгине", Агранов видел у интеллектуала своего времени: интеллигент "средней стоимости, который проходит сквозь целый ряд настроений, ища для себя наиболее независимого места в жизни, где бы ему было удобно и материально и внутренне"12. Он знал, на чем зацепить этих людей для разработки по линии политического сыска, переходящей в политические процессы, знал, как сделать из них "добровольцев"-активистов, способных потянуть за собой весь политический спектакль.
А церковно-националистическая прогерманская мифическая организация, рожденная творческим содружеством Агранова - Радзивиловского - Гидулянова, оказалась поразительно живучей и обрела второе рождение в начале войны. В июле 1941 года разведывательно-диверсионное управление НКВД, затевая оперативную игру с немецкой разведкой, создало подпольную прогерманскую церковно-монархическую организацию-легенду "Престол". Ее замысел и структура во многом повторяли разработку Агранова. Ее ячейки "заработали" среди духовенства и русских интеллигентов с дореволюционными корнями, ведущих "антисоветскую" деятельность. В эту организацию был внедрен агент Гейне, в которого свято поверила немецкая спецслужба "абвер" и через которого почти всю войну шла дезинформация о намерениях советского командования. Операция получила название "Монастырь" и сегодня считается классикой разведки. Другая операция НКВД, названная "Послушники", проводилась под прикрытием "существовавшего" в Куйбышеве антисоветского религиозного подполья, поддерживаемого русской православной церковью в Москве. Немцы были уверены, что имеют здесь сильную шпионскую базу, поставляющую им информацию о переброске войск, вооружения и боеприпасов из Сибири на фронт13. И опять структура и общий замысел подполья уходили корнями к церковной организации, созданной по чертежам Агранова со товарищи еще в начале 30-х годов.

Что уж там говорить, умел Агранов работать с учеными людьми. И художественную интеллигенцию знал не понаслышке. И знакомился с ее яркими представителями не на допросах. Он был вхож в ее круг, его знали, с ним искали дружбы. Многие могли повторить тогда слова Исаака Бабеля: "Чекисты, которых знаю... просто святые люди", или слова Михаила Кольцова: "...работа в ГПУ продолжает требовать отдачи всех сил, всех нервов, всего человека, без отдыха, без остатка... работа в ГПУ... самая трудная"14, или Всеволода Багрицкого: "Механики, чекисты, рыбоводы, я ваш товарищ, мы одной породы..." Выдающийся режиссер Всеволод Мейерхольд в письме драматургу Николаю Эрдману называет состав художественного совета своего театра. И в этом совете - Агранов, имя которого упоминается с большим уважением. Дружили они, Мейерхольд и Агранов. У них был свой круг общения.

Тогда в Москве знали несколько салонов, где собиралась творческая публика. Там всегда можно было почувствовать настроения, узнать, кто над чем работает, кто с кем в каком конфликте, в каких отношениях. Один из таких салонов, к созданию которого приложил руку Агранов, собирался в квартире Мейерхольда. Его современник, музыкант из вахтанговского театра Борис Елагин, вспоминал15: "...московская четырехкомнатная квартира В. Э. (Мейерхольда.- Э. М.) в Брюсовом переулке стала одним из самых шумных и модных салонов столицы, где на еженедельных вечеринках встречалась элита советского художественного и литературного мира с представителями правительственных и партийных кругов. Здесь можно было встретить Книппер-Чехову и Москвина, Маяковского и Сельвинского, знаменитых балерин и певцов из Большого театра, виднейших московских музыкантов, так же, как и большевистских вождей всех рангов, за исключением, конечно, самого высшего. Луначарский, Карахан, Семашко, Енукидзе, Красин, Раскольников, командиры Красной Армии с двумя, тремя и четырьмя ромбами в петлицах, самые главные чекисты: Ягода, Прокофьев, Агранов и другие - все бывали гостями на вечеринках у Всеволода Эмильевича. Веселые собрания устраивались на широкую ногу. Столы ломились от бутылок и блюд с самыми изысканными дорогими закусками, какие только можно было достать в Москве. В торжественных случаях подавали приглашенные из "Метрополя" официанты, приезжали цыгане из арбатского подвала, и вечеринки затягивались до рассвета. В избранном обществе мейерхольдовских гостей можно было часто встретить "знатных иностранцев" - корреспондентов западных газет, писателей, режиссеров, музыкантов, наезжавших в Москву в середине и в конце 20-х годов.

Атмосфера царила весьма непринужденная, слегка фривольная, с густым налетом богемы, вполне в московском стиле времен нэпа. Заслуженные большевики, командиры и чекисты ухаживали за балеринами, а в конце вечеров - и за цыганками, иностранные корреспонденты и писатели закусывали водку зернистой икрой и вносили восторженные записи в свои блокноты о блестящем процветании нового коммунистического общества, пытаясь вызывать на разговор "по душам" кремлевских комиссаров и лубянских джентльменов с четырьмя ромбами на малиновых петлицах. Тут же плелись сети шпионажа и политических интриг.

Сейчас может создаться впечатление, что квартира Мейерхольда была выбрана руководителями советской тайной полиции в качестве одного из удобных мест, где с помощью всевозможных приятных средств, развязывающих языки и делающих податливыми самых осторожных и осмотрительных людей, можно было с большим успехом "ловить рыбку в мутной воде".

Но только ли инициатива Лубянки была в этом шумном, суетном образе жизни В. Э.? Был ли это приказ по партийной линии знаменитому режиссеру, в течение всей первой половины своей биографии отличавшемуся исключительной скромностью и сдержанностью во всем, что касалось его личной жизни? К сожалению, это было не так. Советско-светский салон под сенью ГПУ вошел в быт Мейерхольда лишь как следствие. Причиной же этой разительной перемены в его жизни, так же как и перемены в нем самом, была его вторая жена Зинаида Райх...

Райх была чрезвычайно интересной и обаятельной женщиной, обладавшей в очень большой степени тем необъяснимым драгоценным качеством, которое по-русски называется "поди сюда", а на Западе известно под именем sex appeal. Всегда была она окружена большим кругом поклонников, многие из которых демонстрировали ей свои пылкие чувства в весьма откровенной форме.

Райх любила веселую и блестящую жизнь: вечеринки с танцами и рестораны с цыганами, ночные балы в московских театрах и банкеты в наркоматах. Любила туалеты из Парижа, Вены и Варшавы, котиковые и каракулевые шубы, французские духи (стоившие тогда в Москве по 200 рублей за маленький флакон), пудру Коти и шелковые чулки... и любила поклонников. Нет никаких оснований утверждать, что она была верной женой В. Э., скорее, есть данные думать совершенно противоположное. Так же трудно допустить, что она осталась не запутанной в сети лубянской агентуры...

На их приемах и вечерах интересная, общительная и остроумная (у нее был живой и острый ум) Райх была неизменно притягательным центром общества. И привлекательность и очарование хозяйки умело использовали лубянские начальники, сделав из мейерхольдовской резиденции модный московский салон "с иностранцами".

Самого Мейерхольда никогда не пытались вовлечь в чекистские интриги. Все его поведение до самого его конца с несомненной очевидностью говорит об этом. Только Енукидзе и Ягода знали, сколько раз он беспокоил их своими просьбами за своих арестованных друзей и знакомых. Да и не только за них. Друзья просили его за своих друзей, знакомые - за своих знакомых, и почти никогда не отказывал он никому. Даже если в других московских театрах арестовывался кто-нибудь из служивших в них (бывших), то часто выручал их с Лубянки В. Э. Мейерхольд, обычно даже не зная лично того, о ком хлопотал, как это было, например, с графом Н. П. Шереметевым - музыкантом из театра им. Вахтангова.

Вполне можно допустить, что Райх была человеком Лубянки. Впрочем, так же, как Лиля Брик, хозяйка другого салона, человек, дорогой Маяковскому.

У Маяковского, на Таганке, встречали новый, 1930 год. В. Скорятин достаточно полно описывает то застолье, которое было так похоже на множество других в салоне Маяковского - Брик: "Сыпались остроты. Сочинялись стихотворные экспромты. На стенах пестрели шутливые лозунги... Собралось немало гостей: Асеевы, Каменский, Мейерхольд, Штернберги, Шкловский, Кассиль, Лавут, Полонская, Яншин... Среди этих давних знакомых был и Я. Агранов"16.

Свой в среде писателей, режиссеров, актеров. Его и звали там просто и мило - Янечка, Аграныч. Им не тяготились, зная, где он работает, его охотно принимали. И общением с ним дорожили.

Надо знать ситуацию в литературном мире того времени: там противоборствовали разные группировки. С одной стороны, левый фронт искусства и революционный фронт искусства, который представляли Маяковский и Эйзенштейн, с другой стороны, мощная, крикливая российская ассоциация пролетарских писателей во главе с Леопольдом Авербахом. А были еще и "попутчики" вроде Бориса Пильняка, автора "Повести непогашенной луны". Агранов дружил со всеми. Это была профессиональная дружба, дружба для информации, для понимания настроений и процессов в писательской среде, для поиска литераторов, способных помогать ОГПУ.

Писатель К. Зелинский весьма сочен в оценке Агранова тех лет: "Я очень часто видел Агранова, когда приходил к Брикам. Вспоминались всегда строки Лермонтова о Басманове: "С девичьей улыбкой и змеиной душой". Вспоминались потому, что тонкие и красивые губы Якова Сауловича всегда змеились не то насмешливой, не то вопрошающей улыбкой. Умный был человек... Именно Агранов (бывший правой рукой Ягоды), начальник секретно-следственной части ОГПУ, приятель Леопольда Авербаха, был тем человеком, который заставлял задумываться над вопросами "что у тебя на душе? кто ты такой?"17.

С этого внутреннего вопроса Агранов начинал дела по молодым поэтам.

Дело Алексея Ганина, №28980 от 13 ноября 1924 года. Ганина взяли на основании агентурной информации о том, что он автор так называемых тезисов "Мир и свободный труд - народам". На допросе у Агранова Ганин заявил: "Эти тезисы я подготовлял для своего романа". Тезисы - это девятнадцать страниц текста, написанного химическим карандашом. Было отчего ОГПУ прийти в беспокойство.

Аграновские пометки на самых важных, по его мнению, абзацах:

"Достаточно вспомнить те события, от которых все еще не высохла кровь многострадального русского народа, когда по приказу этих сектантов-комиссаров оголтелые, вооруженные с ног до головы, воодушевляемые еврейскими выродками банды латышей беспощадно терроризировали беззащитное сельское население..."

"...та злая воля, которая положена в основу современного советского строя, заинтересована в гибели не только России как одной из нынешних христианских держав, но всего христианско-европейского Запада и Америки".

"Для того чтобы раз и навсегда покончить с так называемой РКП, сектой изуверов-человеконенавистников, и с ее международным органом III Интернационалом, необходимо... путем повседневных систематических разоблачений (речи, беседы, воззвания и прокламации) дискредитировать в глазах рабочих масс не только России, но и всего мира деятельность современного советского правительства и III Интернационала... и взамен жидовского III Интернационала выдвинуть идею Лиги наций как единственной международной организации..."

"Необходимо объединить все разрозненные силы в одну крепкую целую партию, чтобы ее активная сила могла бы... в нужный момент руководить стихийными взрывами восстания масс, направляя их к единой цели. К великому возрождению Великой России".

Ганину было предъявлено обвинение в создании русской фашистской организации. Агранов исходил из его же показаний: "С Петром и Николаем Чекрыгиными я познакомился весной в "Альказаре", во время обеда они читали мне свои стихи. Через некоторое время... встречает меня Петр Чекрыгин на Тверской и предлагает вступить в Орден русских фашистов, говоря при этом несколько комплиментов о моем уме".

И Ганин объясняет, как возникли тезисы: некий гражданин Вяземский, чиновник Центрального статуправления собирался уехать к брату, живущему во Франции. А брат имел связи в среде русской белогвардейской эмиграции. "Для того чтобы нашу группу признали, необходимо было сочинить нечто вроде манифеста. Вот так возникли тезисы. А весь материал,- как признался Ганин,у меня имелся до знакомства с Вяземским, я собирал его для характеристики белогвардейских и черносотенных типов задуманного мною романа".

А в следственном деле формулировки жестки и однозначны: "В июле месяце прошлого, 1924 года в СО ОГПУ поступили сведения о том, что в Москве группа литераторов с целью борьбы с соввластью приступает к образованию террористической организации. Выясняя сущность и направление данной организации, выявляя участников ее, СО ОГПУ... установил, что наиболее активно проявляющие свою деятельность были поэты - Ганин Алексей Алексеевич, Чекрыгин Петр Николаевич, Дворяшин Виктор Иванович, Галанов Владимир Михайлович. Эти лица... вокруг себя сгруппировали исключительно "русских" людей, имевших за собой контрреволюционное прошлое. Последнее обстоятельство побудило СО ОГПУ рассматривать зарождающуюся организацию как ярко выраженную национальную с явно фашистским уклоном".

Беспощаден язык следствия: "Имея перед собой задачу произвести террор над членами совправительства, организация наметила в первую очередь жертвами Калинина, Рыкова, Дзержинского, Луначарского, Радека и Зиновьева". Одновременно с Ганиным братья Чекрыгины проектируют выпуск прокламации в виде извещения русскому народу: "Сообщаем о скором свержении советской власти путем беспощадного террора, призываем русский народ к спокойствию, сочувствию нашему великому делу, освобождению Руси от ига жидов и коммунистов".

Следствие вели сотрудники ОГПУ Врачев и Словатинский. Но установки давал Агранов. Иногда допрашивая сам. Следственные версии подтверждались показаниями арестованных и отчасти изъятыми при обысках записями. Агранову было достаточно этого, чтобы создать впечатляющую картину деятельности подпольной фашистской русской организации. Попытки этих молодых литераторов набросить на образ власти антирусское, коммунистическо-семитское покрывало являли, по Агранову, несомненную угрозу России социалистической, пусть даже нэповской. С дела Ганина брала начало линия борьбы с интеллигенцией, проповедующей националистические идеи для России, борьбы, где историки, философы и поэты-националисты были для ОГПУ объектами самой активной разработки, самого непримиримого противостояния.

Что в этом противостоянии судьба отдельной запутавшейся, мятущейся личности - Алексея Ганина? Он был расстрелян 30 марта 1925 года.

В тот год Агранов становится завсегдатаем салона Бриков, Осипа и Лили, близких Маяковскому людей. Лиля Брик и Агранов явно симпатизировали друг другу. "Любовники",- говорили о них некоторые знакомые. "Друзья",настаивали другие. Как бы там ни было, Агранов был своим человеком в доме Бриков. И Лиля искренне привязалась к его дочери от первой жены. Игрушки, детские вещи - все любимому ребенку от доброй феи - тети Лили. Она же восхищалась новым супружеством Агранова.

Валентина, в девичестве Кухарева, жена заместителя наркома земледелия, работала в тресте "Цветметзолото". И вдруг ее вызвали в ГПУ на допрос как свидетеля по делу одного сотрудника треста. А допрос вел Агранов. Вызывающе красивая брюнетка лет двадцати семи разбередила его душу. Что-то в ней было от Зинаиды Райх. Скоро он понял, что без этой женщины жизнь тускла. Оставил жену, а Валентина разошлась с мужем, и в счастливом браке они прожили около десяти лет. Валентина стала самой близкой приятельницей Лили Брик и заинтересованной участницей ее салона.

Л. Чуковская в "Записках об Анне Ахматовой" роняет: "...салон Бриков, где писатели встречались с чекистами". В этом "бриковском" салоне по вторникам встречались участники группировки "Левый фронт искусства" (ЛЕФ). Современник подмечает: "На лефовских "вторниках" стали появляться все новые люди - Агранов с женой, Волович... На собраниях они молчали, но понимающе слушали... Агранов и его жена стали постоянными посетителями бриковского дома"18. А вот свидетельство художницы Е. Семеновой: "На одном из заседаний ЛЕФа Маяковский объявил, что будет присутствовать один товарищ - Агранов, который в органах госбезопасности занимается вопросами литературы... С тех пор на каждом заседании аккуратно появлялся человек средних лет, в принятой тогда гимнастерке, иногда в штатском. У него были мелкие, не запоминающиеся черты лица. В споры и обсуждения он никогда не вмешивался"19.

Журналист В. Скорятин утверждает, что за смертью Маяковского маячит фигура Агранова, а за ним - ОГПУ. Оказывается, Маяковский много знал, выполняя поручения чекистов по связи с заграничной агентурой. Кроме того, у поэта намечался духовный кризис из-за начавшегося неприятия советской действительности - кризис, способный обернуться антисоветскими стихами.

Однако вряд ли ОГПУ так уж было заинтересовано в смерти Маяковского. Он всегда считал себя строителем социалистического искусства. И он вполне осознанно вступил в Российскую ассоциацию пролетарских писателей (РАПП), порвав с так называемой группой революционного фронта. В своем заявлении в РАПП 3 января 1930 года он писал: "Никаких разногласий по основной литературно-политической линии партии, проводимой РАПП, у меня нет и не было". Он писал это за три месяца до своей гибели. Но чванливые руководители-рапповцы встретили его враждебно, отказывая в праве быть пролетарским поэтом (по их выражению), и назначили ему испытательный срок. Такое отношение угнетало Маяковского. Он и с Аграновым делился своими переживаниями. Тот, конечно, убеждал взять нервы в кулак и работать.

Но если бы поэзия поглощала целиком! Была еще и женщина, ставшая любимой. И с ней было непросто. Сцепление запутанных коллизий вложило в руку револьвер. Да еще тот, что подарил Агранов. Ближе всего оказался к разгадке этого самоубийства Анатолий Луначарский, когда сказал: "Не все мы похожи на Маркса, который говорил, что поэты нуждаются в большой ласке. Не все мы это понимаем и не все мы понимали, что Маяковский нуждается в огромной ласке, что иногда ничего так не нужно, как душевное слово".

Может, это и понимал Агранов, но искусство ласки ему не давалось. Зато после смерти Маяковского Агранов с подозрением стал вглядываться в руководителя РАППа Леопольда Авербаха, с которым был на дружеской ноге. Он знал его не только как литературного деятеля, но и как брата Иды Авербах жены наркома внутренних дел Генриха Ягоды, своего шефа.

Трагедия Маяковского вдруг высветила Агранову всю нетерпимость, вульгарность, прямолинейность пролетарской писательской ассоциации. И когда в апреле 1932 года вышло постановление ЦК ВКП(б) "О перестройке литературно-художественных организаций", приведшее к созданию Союза писателей и упразднению РАППа, в душе Агранов праздновал успех. Ведь это и его записки о РАППе и Авербахе сыграли свою роль. В них он довольно откровенно, полагаясь на агентурные данные и на свои впечатления, излагал ситуацию: Авербах и руководство РАППа терроризировало самых выдающихся советских писателей и поэтов - Горького, Маяковского, Шолохова, А. Толстого, Леонова, Федина, Багрицкого, Шагинян; Авербах извратил решения партии по литературе, он противопоставил РАПП всей советской литературе, считая ее посредственной, антинародной; Авербах нанес удар по передовой литературной критике, представляя ее как враждебную партии линию; в борьбе с литературными противниками Авербах использовал недостойные приемы. А так как Авербах, по данным того же секретно-политического отдела НКВД, был воспитанником и любимцем Троцкого (что действительно соответствовало истине), его ждала кровавая участь.

Но ни грядущая участь Авербаха, ни его родственная близость Ягоде не остановили Агранова. Он и раньше не тянулся к Ягоде, но все осложнилось после коллективного обращения к Сталину группы руководителей НКВД, в числе которых был и Агранов, по поводу ягодовских методов. Реакции не последовало. А ситуация с Авербахом окончательно превратила отношения в безнадежные, порой трудно переносимые.

А с РАППом было покончено. В 1934 году на первом писательском съезде родился Союз советских писателей. И к этому рождению оказался причастен Агранов.

Но один замысел не давал покоя Агранову: как сделать, чтобы имя Маяковского заняло достойное место в революционной истории страны, а его поэзия формировала новое мировоззрение граждан? В конце концов он разрабатывает "литературную операцию". Главные лица в ней - Лиля Брик и Сталин. В ноябре 1935 года после долгого разговора с Аграновым Лиля Брик пишет вождю: "Обращаюсь к вам, так как не вижу иного способа реализовать огромное революционное наследство Маяковского... Он еще никем не заменен и как был, так и остался крупнейшим поэтом нашей революции". Кажется, будто Агранов водил ее рукой. А потом письмо передали в секретариат Сталина, и Агранов поспособствовал, чтобы оно поскорее оказалось на столе у адресата. Реакция последовала незамедлительная. Сталин начертал программную резолюцию, круто изменившую посмертную судьбу Маяковского: "Ежову!.. очень прошу... обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям - преступление... Свяжитесь с ней (Брик)... Сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов".

В начале декабря слова Сталина из этой резолюции опубликовала "Правда". Страна услышала сталинскую оценку поэта. И Маяковский "зазвенел": его стихи заговорили миллионными тиражами, их ввели в школьные программы, ему посвящали литературоведческие исследования. Скоро он стал одним из символов советской эпохи, притягательным для поколения молодых: "...Читайте, завидуйте! Я - гражданин Советского Союза!"

ОГПУ, а потом НКВД плотно занимались писательскими делами. Идеологический нерв творчества интересовал чекистов. Писательская среда была наблюдаема. А Агранов не без оснований считался главным знатоком и организатором "литературных" расследований.

Весной 1932 года в Подмосковье арестовали молодых литераторов: Н. Анова (Иванова), Е. Забелина, Л. Мартынова, С. Маркова, П. Васильева, Л. Черноморцева. Все русские. Кто-то из них был человек ОГПУ, от него исходила первоначальная информация. Ордер на арест подписал тогда еще глава Управления безопасности Генрих Ягода. Агранов курировал следствие, а вел его И. Илюшенко. Всех арестованных, названных "сибирской бригадой", обвиняли в принадлежности к контрреволюционной группировке.

В этом деле поражает прежде всего то, что в следственных материалах нет никаких протоколов допросов. А есть только письменные показания "разговоренных", по совету Агранова, литераторов. Их не заставляли писать о русском фашизме, о сибирском сепаратизме. Подследственные не под диктовку пытались изложить историю своих убеждений и прозрений.

Из показаний Анова: "...одно из моих конкретных антисоветских мероприятий было создание нелегальной литературной группы "Памир", которая боролась... легальными и нелегальными средствами против партийного влияния в литературе".

Из показаний Черноморцева: "Все члены группы были антисемитами. Это выражалось не только в разговорах о засилье жидов в правительстве и литературе, но и писались, как, например, Васильевым, антисоветские стихи и зачитывались среди друзей и знакомых".

Из показаний Васильева: "На меня действовало преклонение перед Есениным, сила личности, творчества этого поэта на меня действовала так же, как киплинговская романтика... По всему этому я стал пить... В Москве я встретился с земляками - с Ановым и Забелиным, с Марковым. Я считал их старшими, механически вошел в группу "Памир". Меня звали "Пашка парень-рубаха", "открытая душа"... На меня действовало все. И антисоветские разговоры, и областнические настроения, "сибирский патриотизм", так сказать. Мои стихи оппозиционного характера хвалились, и мне казалось, что это традиционная обязанность крупных поэтов. И Пушкин, мол, писал, Есенин писал, все писали... С твердостью говорю, что по-настоящему не верил в то, что писал. Во мне зародились два чувства: с одной стороны - э, все равно! Напряжение, переходящее в безразличие. С другой стороны - ужасное чувство, что я куда-то вниз качусь. Я держал себя безрассудно, мог черт знает что наделать. По-смердяковски. По-хлестаковски... Мое творчество (оппозиционное) висело надо мной, как дамоклов меч, грозя унести и придавить меня. Я уже не мог от него отделаться. ОГПУ вовремя прекратило эту свистопляску... Отношение к индустриализации. Отдельные члены группы считают, что индустрия теперь, может быть, и будет использована русским фашизмом, который придет на смену в стране большевиков. Коллективизация. Все поголовно, за исключением Мартынова, против коллективизации. Мартынов говорит: "Коллективизация - спутник индустриализации". Нацполитика антисемитизм объединял сибиряков, как составная часть фашизма... Относительно Сибири считали, что она может быть вполне самостоятельным государством: имеет природные богатства - уголь, железо, золото, лес; имеет выход к морю".

После дела Ганина, которое тоже было связано с националистическими, антисемитскими настроениями и которое закончилось расстрелом, на дело "сибирской бригады" Агранов посмотрел по-иному. Взгляды сибирских литераторов он отнес к заблуждениям, которые необходимо развенчать, а их носителей убедить в силе социалистического возрождения страны. На него, еврея, не произвели особого впечатления и антисемитские предрассудки подследственных. Он больше был озабочен их зараженностью сепаратистскими, антикоммунистическими идеями. "Они молодые, от этих идей их надо излечить, и они будут наши",- давал он установки следователю. Но летом того же года, когда был арестован профессор Гидулянов и родилось дело церковно-националистической организации, Агранов жестко вел линию на изоляцию профессуры в тюрьмах и лагерях. Мировоззрение старого поколения, нелояльного к социалистической власти, изменить невозможно, считал он.

Сотрудник Агранова, уполномоченный 4-го отделения секретно-политического отдела Илюшенко, перед которым исповедывались эти молодые поэты из "сибирской бригады", так вел дело, что приговор суда был весьма мягок. Павла Васильева и Льва Черноморцева вообще отпустили, а остальных отправили в ссылку на два-три года в разные города. Среди них был Леонид Мартынов, впоследствии известный советский поэт, редчайший мастер философского стиха. А Павел Васильев тогда уехал в Павлодар и успел там написать свою лучшую поэму "Соляной бунт". И когда его в 1937 году арестовали вновь якобы за подготовку покушения на Сталина (арестный ордер подписал Агранов), он опять попал - вот она, петля судьбы! - к следователю Илюшенко. И тот опять стал его спасать. А скоро арестовали и самого Илюшенко. К тому времени Ежов избавлял аппарат НКВД от кадров Агранова. И Васильев попал в руки страшного человека - оперуполномоченного Павловского, из новой, особой генерации чекистов - изувера, садиста, в прошлом сына лесопромышленника. О его родословной не догадывались даже в управлении кадров НКВД. Васильев продержался у него на двух допросах, на третьем подписал выбитые "показания". И был приговорен к расстрелу. А Павловский спустя годы скончался в психиатрической клинике20.

А за пять месяцев до первого писательского съезда, в феврале 1934 года, арестовали поэта Николая Клюева. Ордер на арест подписал Агранов, он же опять курировал следствие.

Клюев в 20-е годы был известен в поэтической Москве и принадлежал к есенинскому кругу, считался крестьянским поэтом. Лояльный к власти, он не приемлет ее после коллективизации, считая виновницей всех несчастий, обрушившихся на Россию. Его поэзия того периода - поэзия неприятия. С неприязнью думал о нем и Агранов, знакомясь с материалами первого допроса. Вспомнил, как тот толкал Есенина на дно, где барахталась и прелюбодействовала сочинительствующая фронда.

Из тех рукописей, что были изъяты при обыске, Агранова особо впечатлила одна, начинавшаяся со слов "К нам вести горькие пришли":

К нам вести горькие пришли,

Что зыбь Арала в мертвой тине,

Что редки аисты на Украине,

Моздокские не звонки ковыли.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

К нам вести горькие пришли,

Что больше нет родной земли...

В журналах к тому времени Клюева не печатали, и жил он на те рубли, что текли к нему на полуподпольных выступлениях. Там впервые прозвучали "Вести горькие" ("Песнь Гамаюна"). Оттуда, с этих сборищ, на которых собиралась, по выражению ОГПУ, "анархо-хулиганствующее дно литературной богемы", пришла информация о нем в здание на Лубянке. После знакомства с сочинениями Клюева замысел следователей сводился к тому, чтобы обвинить его в русском "национализме". Может быть, идея была подсказана Аграновым? Он хорошо помнил и дело Ганина, и дело "сибирской бригады", и дело Гидулянова.

А в мае на его стол легли данные об Осипе Мандельштаме, близком друге Клюева. Известность Мандельштама - не клюевская, больше есенинская. Он тоже с властью был в ладах до коллективизации. Она перевернула его поэтический взгляд. Сначала появились стихи "Природа своего не узнает лица", "Квартира тиха, как бумага", а потом, в ноябре 1933 года, едкий памфлет на Сталина "Мы живем, под собою не чуя страны".

Как считает В. Кожинов, "вероятным доносчиком, передавшим в ОГПУ текст мандельштамовской эпиграммы на Сталина, был еврей Л. Длигач, а "подсадной уткой", помогавшей аресту поэта, Надежда Яковлевна (жена Мандельштама.- Э. М.) называет Давида Бродского"21. Ордер на арест подписал Агранов. И он же направлял следствие.

Мандельштама обвиняли в создании антисталинского памфлета и в том же русском "шовинизме". Еврея - в русском шовинизме! Впервые это обвинение прозвучало не в стенах ОГПУ, а со страниц "Правды", где некий С. Розенталь писал, что "от образов Мандельштама пахнет... великодержавным шовинизмом"22. Ему вспомнили и восхищение стихами Клюева, в связи с которыми он искренне говорил об исконной Руси, где "русский быт и русская мужицкая речь покоится в эллинской важности"23. От неприятия коллективизации к русскому "национализму" - так шло идейное перерождение, по мнению аграновских следователей, и Клюева, и Мандельштама.

Когда в 1932 году Илюшенко вел дело "сибирской бригады", советы и указания шли ему от Агранова. Тот-то видел ситуацию в литературной среде объемнее. Некоторая часть писательского сословия явно противостояла революционному, большевистскому, социалистическому началу. И эту часть нейтрализовал Агранов: где жесткой рукой экзекутора, а где мягкими репрессивными объятиями, в зависимости от меры таланта подследственного. А эту меру Агранов определял сам. И ориентирами ему были Маяковский, Есенин, Блок, иногда и добрая русская классика.

Но предполагал ли Агранов, что уже в 1937 году представления о величии Руси, о национальной гордости России станут определяющими в политике Сталина? На этот сталинский перелом обратил внимание Вадим Кожинов: "...осознав, что назревающая война будет, по существу, войной не фашизма против большевизма, но Германии против России, Сталин, естественно, стал думать о необходимости "мобилизации" именно России, а не большевизма. По-видимому, именно в этом и заключалась главная причина сталинской поддержки... "реставрации"..."24

Именно тогда в историческую науку возвращаются историки "старой школы", некоторые из лагерей и тюрем, попавшие туда благодаря Агранову. Возвращаются С. Бахрушин и Ю. Готье. С. Платонов, "чьи дневники периода гражданской войны дышат неистовой ненавистью к большевизму и зоологическим антисемитизмом"25, в 1939 году избирается академиком. Литература и кинематограф рождают произведения о великой Руси - "Александр Невский", "Петр Первый", "Царь Иван Грозный".

Сумел ли Агранов уловить начало сталинской "реставрации"? Вряд ли. Политическое чутье тогда не прыгнуло выше вершин сыска.

Сталин доверяет Агранову дело "Объединенного центра"

В ноябре 1935 года Агранову присвоили звание комиссара государственной безопасности первого ранга. Как ни кривился Ягода, но предложение Сталина оспорить не решился. Вождь выделял Агранова, поддерживал его. Это время было вершиной его профессионального "сыскного" взлета.

После осуждения в 1935 году участников процессов по делу "Ленинградского контрреволюционного центра" и "Московского центра", возглавляемого Зиновьевым и Каменевым, Сталин нацеливает НКВД на организацию процесса по делу теперь уже "Объединенного троцкистско-зиновьевского террористического центра". Цель этого "Центра", по Сталину,- ликвидация вождей партии и захват власти.

Глава НКВД Генрих Ягода без энтузиазма отнесся к этому плану. Он и так считал, что слишком далеко зашли с каменевско-зиновьевскими процессами 1935 года, организованными Аграновым. Ягода знал, что с 1932 года секретно-политический отдел НКВД вел наблюдение за Каменевым, Зиновьевым и другими заметными оппозиционерами. Использовалось все: агентура, прослушивание телефонных разговоров, перлюстрация писем.

И за несколько месяцев до убийства Кирова в ЦК ВКП(б) ушла записка за подписью начальника отдела Молчанова, в которой оглушительно для Сталина звучал вывод: данных о существовании подпольных организаций под началом Каменева и Зиновьева не существует. Но после зловещих сталинских слов "ищите убийцу Кирова среди зиновьевцев!" получалось, что чекисты прошляпили подпольную террористическую организацию. Но Агранов тогда спас ситуацию. И "убийц" Кирова "нашел", и организовал процессы над теми, кто направлял их руку. И вот новая задача - добить каменевцев и зиновьевцев под лозунгом разгрома объединенного террористического центра.
Ох, как не хотелось Ягоде заниматься этим. Настроение Ягоды передалось и тем, кому было приказано заниматься дальнейшей разработкой сталинских идей. Среди последних был подчиненный Агранова - начальник секретно-политического отдела НКВД Молчанов. О нем тогдашний секретарь ЦК партии Николай Ежов, курировавший органы безопасности, сказал: "Молчанов все время старался свернуть это дело..." Сталин чувствовал разлад в НКВД и скоро понял, что Молчанова поддерживает Ягода. НКВД впервые, пусть робко, но воспротивилось указаниям генсека.

И здесь по указанию Сталина в дела НКВД вмешивается секретарь ЦК партии Николай Ежов. Теперь трещина в чекистском руководстве превращается в разлом. На стороне Ежова заместитель наркома Агранов, начальник Управления НКВД по Московской области С. Реденс и начальник ленинградского управления НКВД Л. Заковский. А Ягоду поддерживают заместитель наркома Г. Прокофьев, начальник секретно-политического отдела Молчанов, начальник особого отдела М. Гай.

И тогда как опытный политический игрок Сталин решил действовать через Агранова, что в определенной мере свидетельствует об их давних отношениях.

"Ежов вызвал меня к себе на дачу,- потом вспоминал Агранов.- Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер. Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно невскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого в этом деле. Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовет оперативное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретными, дали правильную исходную нить к раскрытию дела".

Агранова, возглавившего следствие, как бомбу заложили под Ягоду. Страшный сигнал для наркома - не доверяют. Но Агранов на коне! Ему еще по душе эти "властные" игры. Следственная группа сразу почувствовала его твердую руку. Он заставил Молчанова, начальника секретно-политического отдела, и Миронова, начальника экономического отдела, работать всерьез и творчески. Идея, которую они выстрадали ночными бдениями, стала стержнем сценария, а потом и судебного процесса: вернуть для дальнейшей разработки из тюрем, лагерей и ссылок 200-300 бывших оппозиционеров-троцкистов; выбить из них необходимые показания согласно сценарию, а использовать для этого первоначальные "показания" четырех "свидетелей" - И. Рейнгольда, Е. Дрейцера, Р. Пикеля, В. Ольберга. Последний, по мнению Молчанова, был интересен тем, что недавно вернулся из-за границы, знаком с сыном Троцкого - Седовым. Рейнгольд - бывший начальник Главхлопкопрома, известный в стране хозяйственник, в свое время разделял взгляды оппозиции. Близко знал многих известных людей Пикель, бывший заведующий секретариатом Зиновьева, участник гражданской войны, последнее время он работал в театре.

Но первые допросы "свидетелей-оппозиционеров" мало что дали. Они отрицали все, что предъявляли им следователи, отрицали причастность к террору, требовали признать их невиновность. А Ольберг выступил с заявлением: "Я хочу назвать имена лиц, которые смогут подтвердить мою невиновность в инкриминируемом мне обвинении".

И тогда их стал допрашивать заместитель наркома внутренних дел Агранов. По свидетельству В. Ковалева, исследовавшего дело объединенного троцкистско-зиновьевского центра, сценарий сразу стал обрастать признательными показаниями. "Теперь уже трудно точно установить, чем именно замнаркома так располагал обвиняемых к доверительным беседам. Известно лишь, что после первой же встречи с ним подследственные Дрейцер и Пикель незамедлительно признались в том, что "объединенный центр" действительно существовал и действовал на террористической основе"26.

После аграновских бесед Рейнгольд, Дрейцер, Пикель и Ольберг дали необходимые показания. По сути, они продолжили роль Рамзина, только еще в более кровавой редакции. Их "показания были тут же использованы как средство давления на других подследственных. На очных ставках сами обвиняемые изобличали друг друга"27. Агранов здесь следовал своему излюбленному, изобретенному им же методу: столкнуть лбами участников процесса на основе их же показаний. И дело "Объединенного центра" пошло.

Но что удивительно - это дело на определенном этапе приобрело характер творческого содружества между чекистами и оппозиционерами-помощниками. Атмосфера складывалась почти семейная. Пикель в ходе допросов называл сидящих перед ним чекистов по имени: "Марк, Шура, Иося..."28 Творческий настрой шел от Агранова. Сила аграновской убежденности в необходимости того дела, чем они занимались, возбуждала подследственных, заражала их соревновательными импульсами в построении многокрасочной картины деятельности террористического центра.

Из более чем двухсот оппозиционеров на суд были представлены шестнадцать человек, среди которых Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Г. Е. Евдокимов, И. Н. Смирнов, И. П. Бакаев, С. В. Мрачковский - все известные деятели партии с дореволюционным стажем. Процесс прошел в августе 1936 года в Москве, в Октябрьском зале Дома союзов, и дал толчок новым "делам".

Технология подготовки подобных "дел", вошедших в историю как процессы 30-х годов, технология, изобретенная, выстраданная и опробованная Аграновым, основывалась на трех составляющих: на сценариях, на сталкивании участников через признательные показания и на добровольцах-активистах следствия, что своими вдохновенными сочинениями втягивали всех подозреваемых в сценарный хоровод. В истории Лубянки Рамзин, Гидулянов, Пикель, Ольберг, Карл Радек на процессе Пятакова - это высший класс провокации.

Как эта технология "работала", весьма бесцеремонно рассказывал соратник Агранова Леонид Заковский, который после убийства Кирова возглавил Ленинградское управление НКВД. Здесь обратимся к воспоминаниям Н. Хрущева: "При проверке в 1955 году дела Комарова Розенблюм сообщил следующий факт: когда он, Розенблюм, был арестован в 1937 году, то был подвергнут жестоким истязаниям, в процессе которых у него вымогали ложные показания как на него самого, так и на других лиц. Затем его привели в кабинет Заковского, который предложил ему освобождение при условии, если он даст в суде ложные показания по фабриковавшемуся в 1937 году НКВД "делу о ленинградском вредительском, шпионском, диверсионном, террористическом центре". Заковский раскрыл "механику" искусственного создания антисоветских заговоров. "Для наглядности,- заявил Розенблюм,- Заковский развернул передо мной несколько вариантов предполагаемых схем этого центра и его ответвлений... Ознакомив меня с этими схемами, Заковский сказал, что НКВД готовит дело об этом центре, причем процесс будет открытый. Будет предана суду головка центра, 4-5 человек... и от каждого филиала по 2-3 человека... Дело о ленинградском центре должно быть поставлено солидно. А здесь решающее значение имеют свидетели... Самому тебе, говорил Заковский, ничего не придется придумывать. НКВД составит для тебя готовый конспект по каждому филиалу в отдельности, твое дело его заучить, хорошо запомнить все вопросы и ответы, которые могут задавать на суде. Дело это будет готовиться 4-5 месяцев... Все это время будешь готовиться, чтобы не подвести следствие и себя. От хода и исхода суда будет зависеть дальнейшая твоя участь. Выдержишь кормить и одевать будем до смерти на казенный счет".

Сыск во власти

Агранов с Ягодой, пожалуй, впервые отработали систему сыскного наблюдения в высших эшелонах власти - среди членов Политбюро, партийных секретарей, наркомов, крупных руководителей. Все начиналось с отслеживания настроений и разговоров в их среде. Чекистская агентура в лице добровольных помощников, чаще всего из референтов, секретарей, технического и обслуживающего персонала, давала необходимую информацию.

Именно благодаря такой информации возникло дело Пятакова Сокольникова - Радека, которое обернулось процессом параллельного антисоветского троцкистского центра. Агент сообщал о высказывании Пятакова в узком кругу: "Я не могу отрицать, что Сталин является посредственностью и что он не тот человек, который должен был стоять во главе партии; но обстановка такова, что, если мы будем продолжать упорствовать в оппозиции Сталину, нам в конце концов придется оказаться в еще худшем положении: наступит момент, когда мы будем вынуждены повиноваться какому-нибудь Кагановичу. А я лично никогда не соглашусь подчиняться Кагановичу!"29

Эта информация, по словам Пятакова, была направлена Аграновым Сталину. Разве мог Сталин смириться с настроением Пятакова? 11 сентября 1936 года Пятакова вывели из состава ЦК, исключили из партии и в тот же день арестовали.

А система отслеживания настроений партийно-государственной верхушки совершенствовалась. Уже через 10-12 лет в помощь агентам пришла подслушивающая техника. Благодаря ей стали известны "домашние" высказывания некоторых маршалов и генералов, стоивших кому-то карьеры, а кому-то жизни.

Ягода и Агранов собирали досье на ведущих деятелей партии, где сосредоточивались сведения об их дореволюционных делах, связях, друзьях, линии поведения в партийных конфликтах, отношениях с женщинами. Здесь преуспел Ягода. Агранов больше интересовался писателями, театральными деятелями, учеными.

Когда допрашивали весьма известных людей политики, литературы, искусства, науки, то их показания о тех или иных известных лицах потом из протоколов допросов сводились в особую картотеку секретно-политического отдела, придуманную Аграновым. Это была своеобразная база данных, состоящая из досье на разных людей. Если кто-то из них попадал в поле зрения НКВД, то первым делом поднимали эти досье. Возможно, они и стали "собранием сочинений" Агранова и покоятся в его тайниках.

НКВД обладало информацией о поведении секретарей обкомов и республиканских партийных ЦК. Их стремление к неограниченной власти, к роскоши становилось известно в Центральном комитете и лично Сталину. Это совпадало со сталинской установкой - очистить партию от "старых" кадров.

Именно тогда областные управления получили указание за подписью Агранова о проверке по линии НКВД всех лиц, выдвигаемых на партийную работу. Конечно, за всем этим стоял ЦК партии, сам Сталин, но уж очень точно вписывалось это указание в систему наблюдения за партийной, советской, профсоюзной, комсомольской "номенклатурой".

Прошли годы. Бывший начальник управления КГБ по Свердловской области Корнилов вспоминал: "Когда на бюро обкома кого-либо утверждали в партийной должности, Ельцин, тогда первый секретарь обкома, всегда спрашивал: "Товарищ Корнилов, вы смотрели личное дело этого кандидата?" - "Нет, к нам не обращались". Ельцин сразу же предлагал вопрос об утверждении отложить, пока не будет заключения управления КГБ по данной кандидатуре".

В послесталинские времена ЦК партии, кроме такой проверки, уходящей корнями в аграновскую систему сыска, наложил жесткие ограничения на действия органов безопасности в отношении партийных кадров. Председатель КГБ издавал приказ, запрещающий "разработку" сотрудников партийных аппаратов и секретарей партийных комитетов.

Сыск в обществе

Агранов был уверен, что в стране, раздираемой противостоянием власти и некоторых социальных групп, в стране, где происходят мощнейшие политико-экономические сдвиги, необходимо постоянно знать настроение людей. Знать его среди рабочих и крестьян, интеллигенции и служащих, на заводах и фабриках, в колхозах и институтах, на рынках и в магазинах, в театрах и на улицах. Однажды он сказал на совещании: "Одно мнение - мнение, десять мнений - политическое настроение, наше или контрреволюционное. И мы это настроение должны знать, иначе мы не служба".

Агранов считал, что есть два метода познания настроений - агентурный и "включенного" наблюдения. Агентурный - значит в каждой организации "свой" человек, "агент", а то и не один. Тогда информация перепроверяется. Он требовал умной и постоянной работы с каждым агентом. Но он же боготворил и принцип массовости. Часто повторял: "Агентура должна быть массовой". Но там, где вал,- там меньше информации, больше слухов, искажений, откровенных доносов. Он это понимал, и все равно "массовый агент" был для него священен. А "включенное" наблюдение, по его разумению, предполагало, что сотрудники НКВД сами должны вращаться в кругах, представляющих интерес: наблюдать, заводить знакомства, "входить в душу". Аграновская находка. Вспомним, как он пристрастно посещал литературно-театральные, богемные салоны.

На этих методах он воспитывал своих людей и создавал аппарат выяснения настроений и контроля за умами. Возглавив в марте 1931 года секретно-политический отдел НКВД, Агранов по своему разумению тотчас принялся за реорганизацию его. Правда, согласовав с вышестоящим начальником. Получилось просто и довольно эффектно. Всего четыре отделения. Первое занималось антисоветскими настроениями среди членов ВКП(б) и розыском приверженцев Троцкого. Объектами второго были бывшие члены политических и националистических партий (кадеты, меньшевики, эсеры, мусаватисты, дашнаки). Третье работало с религиозными деятелями, руководителями многочисленных сект, с бывшими чиновниками разных дореволюционных правительств, с бывшими чинами армии, полиции и жандармерии, с бывшими помещиками, фабрикантами, купцами, предпринимателями, нэпманами. А четвертое "наблюдало" интеллигенцию и молодежь. Было и пятое, информационное, питавшееся и от своей сети и от родственных отделений. Но о нем разговор особый.

Когда Агранов стал во главе секретно-политического отдела, он сразу же поставил вопрос об объединении с информационным отделом. Последний стал частью нового подразделения и превратился в мощную систему сбора политической и социально-экономической информации во всех слоях общества. В нем же накапливались и ждали своего часа сведения о партийных вождях, деятелях промышленности, сельского хозяйства, науки и культуры. Сегодняшние историки поражаются уникальности обзоров политического и экономического состояния советского общества в конце 20-х - начале 30-х годов, родившихся под пером аналитиков аграновского отдела. Обзоры составлялись на основе систематических агентурных сводок с мест, содержали огромный фактический материал, представляли широкую панораму социальной, политической и экономической жизни страны "по всему социальному срезу"30. Продукцией Агранова пользовались ЦК партии, наркоматы и даже Госплан.

Свое знаменитое письмо "Головокружение от успехов" о перегибах в коллективизации Сталин писал, озабоченный информацией ОГПУ. Столь впечатляюще убедительной она была, что подвигла вождя изъясниться с народом и партией стилем переживательным, строгим, публицистичным, но и аналитическим. А информация ОГПУ редактировалась Аграновым.

Когда в январе 1935 года отменили карточки и в стране началась свободная продажа хлеба, сотрудники НКВД совершали рейды по магазинам, проверяли ассортимент, цены, время торговли, качество хлеба, наличие очередей, собирали информацию о настроении населения. Рапорты с мест шли в Москву, в наркомат внутренних дел, оттуда - Сталину и Молотову. В первые дни свободной продажи хлеба сводки НКВД были чуть ли не почасовые. Они шли под грифом "совершенно секретно" с пометкой "хлеб, доложить немедленно". Штамп "доложено" говорил о том, что Сталин имел полную картину о ходе кампании в регионах, высказываниях людей в очередях, фамилиях работников торговли и хлебозаводов, виновных в плохом качестве хлеба, повышении цен, позднем открытии магазинов, рецидивах карточного распределения. Информация была детальной, вплоть до того какой сорт хлеба отсутствовал в магазине №5 Первомайского района или был ли хлеб черствым в магазине №32 Ленинского района31.

Агентурный метод получения информации о настроениях в обществе в 30-40-е годы в условиях сталинского тоталитаризма не только принимался в расчет для социально-политических и экономических решений, но и был положен в основу большинства политических процессов - от шахтинского дела в 1928 году до дела врачей в 1951 году. За репрессиями, социально-экономическими и политическими событиями тех лет стояли свои информаторы и их организаторы, действующие по схеме Агранова.

Он сумел собрать в своем отделе способных людей, настоящих профессионалов сыска. С ним хотели работать, он умел ладить и с соратниками, и с противниками. Удивительно, не только молодые, но и оперативники со стажем выходили из его кабинета с горящими глазами. Однако и задачи ставились масштабные: создание новых систем пополнения и поиска информации, накопление материалов на "политически чуждых" персонажей; переход на единый карточный оперативный учет в отношении кулацких семей, главы коих уже репрессированы... и тех кулацких хозяйств, которые не были затронуты выселением; предотвращение "двурушничества и предательства со стороны агентуры... путем перекрытия одного агента другим, тщательной проверки агентурных сообщений"; изучение "всех фактов, указывающих на попытку тех или иных лиц" среди литераторов и писателей "создать свою законченную систему политических и литературных взглядов".

Особенно вдохновляли дела по троцкистам. Разделив их на "актив" (бывших партработников) и "пассив" (рядовые члены партии), придумав списки специального осведомления в случае их передвижения и точно сориентировав в отношении их своих тайных агентов, Агранов запустил схему, которая позволила контролировать троцкистские группы по всей стране, блокировать информацию для Троцкого из Советского Союза. Не зря потом Сталин настоял, чтобы Агранов вошел в комиссию по введению паспортной системы в СССР.

С приверженцами Троцкого и иными инакомыслящими покончили уже к 1934 году. Ликвидировали троцкистские группы в Москве, Ленинграде, Горьком, Ростове-на-Дону, Новосибирске, Омске, Киеве, Харькове, группы правых - в Свердловске, Саратове, Самаре, Воронеже. И наконец, накрыли "Союз марксистов-ленинцев" (группу Рютина), зародившуюся в ВКП(б) и имевшую продуманную антисталинскую программу, что вызвало особо лютую ненависть вождя.

Падение Агранова

В сентябре 1936 года Сталин отдыхал в Сочи. Оттуда он послал телеграмму членам Политбюро: "Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудел. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года... Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова".

Агранов еще в доверии. Только что в августе закончился процесс по делу объединенного троцкистско-зиновьевского центра, в который Яков Саулович вложил столько ума, изобретательности, энергии. Он, пусть на немного, но удержал авторитет НКВД, который в глазах Сталина начал неудержимо разрушаться. Нарком внутренних дел Ягода, начиная с убийства Кирова, вяло, безынициативно реагировал на указания вождя, где искать врагов. Не подхватывал Ягода с полуслова идеи вождя, не понимал глубинных причин сталинских политических задумок. Непонимание и вялость расценивались как вызов партии. Подогревали ситуацию и догадки высших партийных деятелей о том, что на каждого из них Ягода собирал обширные досье, в которых отражались и политическое поведение, и интимные наклонности. Его боялись и ненавидели. И участь его была предрешена. В сентябре 1936 он оставил должность наркома внутренних дел, а в апреле 1937 года был арестован. Его обвиняли в организации убийства Кирова, Горького, Куйбышева, Менжинского, в преступлениях против партии и народа.

Недолго работал Агранов с новым наркомом Ежовым. Падение было сокрушительным.

На совещании руководящих работников наркомата Ежов был прямолинеен: "У меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами... И в первую очередь мы должны очистить наши органы от вражеских элементов, которые, по имеющимся у меня сведениям, смазывают борьбу с врагами народа... Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, невзирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа".

Все понимал Агранов. И уже чувствовал отчуждение вокруг себя, подозрительный взгляд Ежова, зловещее молчание Сталина. Новые задачи НКВД не для него, считали они. Речь шла о массовых репрессиях. Они касались сотен тысяч людей. Нужны были новые кадры. Не мастера точечных ударов, хитроумных сценариев, не профессионалы сыска, годные любой власти, а прежде всего мастера рукоприкладства и массовых репрессивных акций. Агранов не годился в руководители этих новых. Он был оттуда, из прежней эпохи,- из времени Каменева, Зиновьева, Троцкого. Он, правда, добросовестно поработал, чтобы их время быстрее закончилось. Но и сам должен был уйти. Так ему определил судьбу Сталин.

Жизнь стремительно катилась вниз. В апреле 1937 года он, первый зампред НКВД, всесильный шеф Главного управления государственной безопасности, вернулся в кресло начальника 4-го, секретно-политического отдела, того отдела, с которого началось его скорое восхождение к высотам политического сыска. А через месяц он покинул и это кресло. Его направили в Саратов возглавить областное управление НКВД.

Перед отъездом в кабинете на Лубянке разбирал свои архивы, просматривал записи, наброски следственных дел. И неотступно стучала мысль: это начало конца. Тогда-то он и решил некоторые документы спрятать в тайниках, рассчитывая, вероятно, использовать их и как предмет торга за жизнь, и как индульгенцию в глазах потомков. Спрятанное им не найдено до сих пор.

В Саратове он сопротивлялся судьбе - пытался играть по новым правилам. Подчиненным чекистам ставил задачу искать врагов народа среди руководящих партийных и советских работников. В Саратовском управлении тогда активно использовали агентов, подсаживали их в камеры для влияния на подследственных. Дела росли, обрастали показаниями. Но организатором массовых репрессий он все же не стал. Не смог пустить большую кровь. Этого ему не простили.

В июле 1937 года в Саратов нагрянули секретарь ЦК ВКП(б) А. Андреев и заведующий отделом ЦК партии Г. Маленков. Визит партийных контролеров окончательно решил судьбу Агранова. Вот их записка Сталину:

"Пленум Саратовского обкома ВКП(б) провели. Решение привезет с собой т. Маленков, выезжающий завтра в Москву. На основании обсуждения решения ЦК ВКП(б) на пленуме и ознакомления с обстановкой на месте сообщаем Вам следующее:

1) Установлены новые факты в отношении Криницкого (первый секретарь обкома партии.- Э. М.) и Яковлева (уполномоченный КПК при ЦК по Саратовской области.- Э. М.) - проведение ими через обком явно вредительских мер по сельскому хозяйству, прямая защита изобличаемых правых и троцкистов и даже вынесение решений обкома, реабилитирующих изобличенных врагов.

2) Имеются прямые показания бывшего второго секретаря Саратовского обкома партии Липендина, бывшего редактора областной газеты Касперского и других об участии Криницкого и Яковлева в Саратовской правотроцкистской организации, есть даже прямое показание Липендина о том, что Криницкий и Яковлев обязывали его создать террористическую группу.

3) Выступления Криницкого и Яковлева на пленуме обкома, по общему мнению, были фальшивыми и заранее подготовленными.

4) По окончании пленума Криницкому и Яковлеву предложено немедленно выехать в Москву. Считаем целесообразным по прибытии в Москву их арестовать.

5) Ознакомление с материалами следствия приводит к выводу, что в Саратове остается до сих пор неразоблаченной и неизъятой серьезная правотроцкистская шпионская организация.

Агранов, видно, и не стремился к этому. В то же время, на основании личных, произведенных т. Строминым (один из руководителей саратовского Управления НКВД.- Э. М.) и т. Маленковым допросов сотрудников УНКВД и некоторых арестованных установлено, что следствие направлялось по явно неправильному пути.

Есть арестованные, не имеющие никакого отношения [к] правотроцкистским организациям, ложные показания которых были продиктованы следователями под руководством Агранова, а ближайшим помощником его в этом деле является Зарицкий - довольно подозрительная личность, которого пришлось арестовать. Сам аппарат Саратовского УНКВД до сих пор остается нерасчищенным от врагов, оставленных Пилляром и Сосновским (бывшие руководители саратовского Управления НКВД.- Э. М.). Агранов ничего в этом отношении не сделал.

На основании этого считаем целесообразным Агранова сместить с должности и арестовать...

Андреев. Маленков32.

И вот уже вызов в Москву. Поехал с женой. Остановились в своей квартире, в доме №9 по улице Мархлевского. Несколько дней ждал встречи с наркомом. Не дождался. На четвертый день после полудня долгой, прерывистой трелью залился дверной звонок. Четверо в форме: "Вы арестованы. Вы и супруга. Вот ордер".

К машине вышел под руку с женой, в форме комиссара государственной безопасности первого ранга: золотые звезды и четыре ромба на малиновых петлицах, золотые шевроны на рукаве. Символы власти, ответственности и самостоятельности. Той самостоятельности, что иногда шокировала вождей, как в случае с редактором издававшейся в Москве газеты на французском языке "Журналь де Моску" Лукьяновым (бывшим сменовеховцем). Когда по указанию Агранова редактора арестовали без согласования с ЦК и Наркоматом иностранных дел, Каганович (председатель Комиссии партийного контроля.- Э. М.) пожаловался Сталину на самоуправство чекистов. Сталин выразился вполне определенно: "Надо сделать Агранову надрание"33. Недолог оказался путь от надрания до ареста - всего два года.

Свидетель и он же постановщик политических спектаклей 35-36-го годов, основоположник уголовно-политической режиссуры должен был уйти, предварительно сыграв в последнем представлении. В представлении, поставленном уже другими, но все еще по методу основоположника. Он сыграл свою последнюю роль - плохо ли, хорошо, но сыграл. Он был преданным и дисциплинированным партийцем.

На допросах, следователи из новых, которых он и не знал, добивались: "Вас изобличают как активного члена контрреволюционной троцкистской организации, готовившей убийство Кирова, Горького..."

Из внутренней тюрьмы он обращается в ЦК ВКП(б), пишет о "досадных ошибках" в своей деятельности, просит разобраться. Месяц шел за месяцем, ЦК молчал.

В следственном деле Агранова, что сейчас в архиве, многого недостает. Исчезли некоторые протоколы допросов, нет ордера на арест, описи изъятых вещей. Из оставшихся материалов следствия можно увидеть: он признал себя виновным "в принадлежности к антисоветской троцкистской организации". Свидетельство тому - протокол допроса от 9 ноября 1937 года, находящийся в деле:

"ВОПРОС: Знали ли вы о подготовке троцкистско-зиновьевским центром убийства С. М. Кирова?

ОТВЕТ: Нет, не знал.

ВОПРОС: Разве в результате следствия по делу ленинградского террористического зиновьевского центра вам не было ясно, что и троцкисты были участниками убийства С. М. Кирова?

ОТВЕТ: Конечно, поскольку мне было известно о созданном троцкистско-зиновьевском блоке, мне с самого начала следствия было ясно, что в подготовке и убийстве С. М. Кирова участвовали и троцкисты.

ВОПРОС: Были ли вами приняты какие-либо меры к разоблачению роли троцкистов в деле убийства С. М. Кирова? Приняли ли вы какие-либо меры к розыску и аресту троцкистов-террористов и ограждению руководства ВКП(б) и правительства от грозившей им опасности?

ОТВЕТ: Нет, никаких мер в этом отношении я не принял и как троцкист не был в этом заинтересован. Я видел, что следствие по делам троцкистов, которое вел начальник СПО НКВД Молчанов в связи с убийством С. М. Кирова, проведено поверхностно и ничего не вскрыло. Однако никаких мер к пересмотру следственного материала я не принял, прикрыв тем самым участие троцкистов в террористической борьбе против ВКП(б) и советской власти.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ВОПРОС: На основании данных следствия мы констатируем, что вы являетесь участником контрреволюционного троцкистского заговора против советского государства. Подтверждаете ли вы это? Признаете ли себя в этом виновным?

ОТВЕТ: Да, подтверждаю. Признаю себя виновным в том, что до момента ареста я состоял участником контрреволюционного террористического троцкистского заговора, ставившего своей задачей насильственное свержение руководства ЦК ВКП(б) и советского правительства, ликвидацию колхозного строя и реставрацию буржуазно-капиталистического порядка. Я признаю себя виновным в том, что являлся участником антисоветского террористического троцкистского заговора, осуществившего злодейское убийство секретаря ЦК ВКП(б) С. М. Кирова и готовившего физическое уничтожение других руководителей ЦК ВКП(б) и советского правительства".

А 1 августа 1938 года Верховный суд СССР приговорил его "к высшей мере наказания с конфискацией имущества". Через двадцать дней приговор привели в исполнение. Спустя неделю расстреляли его супругу - Валентину Агранову.

В 1955 году Главная военная прокуратура отказала в пересмотре дела Агранова, в постановке вопроса о его реабилитации, ссылаясь на то, что он систематически нарушал социалистическую законность, когда работал в НКВД.

Агранов, как вас теперь называть?

Восемнадцать лет отдал Агранов службе политического сыска. Его усилиями был создан принципиально новый сыск - для тоталитарного государства мирного времени, в условиях классового противостояния. Дзержинский и Менжинский закладывали фундамент, механизм отрабатывал Агранов.

Его след можно найти не только в сыскной истории, но и в истории литературы и науки, в политике и во властных интригах. Весьма противоречивая натура, которая по-разному предстает в свидетельствах современников, историков и публицистов.

Бывший глава советского государства, яростный разоблачитель Сталина Никита Хрущев так писал об Агранове в своих мемуарах начала 70-х годов: шли "аресты чекистов. Многих я знал как честных, хороших и уважаемых людей... Яков Агранов - замечательный человек... Честный, спокойный, умный человек. Мне он очень нравился... был уполномоченным по следствию, занимался делом Промпартии. Это действительно был следователь!.. Он и голоса не повышал при разговорах, а не то чтобы применять пытки. Замечательный человек, твердый чекист. Арестовали и его и тоже казнили".

Убежденный ненавистник Советской России Роман Гуль в своей книге о Дзержинском, вышедшей на Западе в 30-е годы, таким видел Агранова: "При Дзержинском состоял, а у Сталина дошел до высших чекистских постов кровавейший следователь ВЧК Яков Агранов, эпилептик с бабьим лицом, не связанный с Россией выходец из Царства Польского, ставший палачом русской интеллигенции. Он убил многих известных общественных деятелей и замечательных русских ученых: профессора Тихвинского, профессора Волкова, профессора Лазаревского, Н. Н. Щепкина, братьев Астровых, К. К. Черносвитова, Н. А. Огородникова и многих других. Профессора В. Н. Таганцева, не желавшего давать показания, он пытал, заключив его в пробковую камеру, и держал его там 45 дней, пока путем пытки и провокаций не добился нужных показаний. Агранов уничтожил цвет русской науки и общественности, посылая людей на расстрел за такие вины, как "по убеждениям сторонник демократического строя" или "враг рабочих и крестьян" (с точки зрения убийцы Агранова). Это же кровавое ничтожество является фактическим убийцей замечательного русского поэта Н. С. Гумилева..."

А вот литератор К. Зелинский об Агранове: "Умный был человек". Английский историк Р. Конквест обращает внимание: "Агранов - закадычный друг Сталина". Историк С. Мельгунов: "Агранов, ласковый и вкрадчивый..."

После всех этих свидетельств кем можно назвать Агранова? Железным чекистом, служителем идеи, палачом, фанатиком дела, аналитиком, тонким психологом, литературоведом, мастером интриги, талантливым следователем? А может, профессионалом политического сыска сталинской эпохи?

В начале мая 1936 года, когда жизненная колея, стремительно несшая Агранова к смертельной черте, сделала остановку в Саратове, молодой талантливый поэт Павел Коган написал в Москве удивительные строки, будто посвященные этой чекистской жизни,- строки, где каждое слово живет трагедией времени. Сегодня их можно читать как поминальную надпись.

Мы кончены. Мы понимаем сами,

Потомки викингов, преемники пиратов:

Честнейшие - мы были подлецами,

Смелейшие - мы были ренегаты.

Я понимаю все. И я не спорю.

Высокий век идет высоким трактом.

Я говорю: "Да здравствует история!"

И головою падаю под трактор

Агранов Яков Саулович (настоящее имя Янкель-Шевель Шмаев, часто повторяющиеся утверждения, что настоящая фамилия - Сорензон ни на чем не основаны 1) (12.10.1893-1.8.1938). Комиссар госбезопасности 1-го ранга (1935). Член партии с 1915 г. Родился в м. Чечерск Рогачевского уезда Могилевской губ. в семье владельца бакалейной лавки. В 1911 г. окончил 4-х классное городское училище. Работал бухгалтером, конторщиком склада лесной конторы. В 1912 г. вступил в партию эсеров, в 1914-1915 гг. член Гомельского комитета ПСР. Был арестован и выслан в Енисейскую губернию. В ссылке познакомился с некоторыми лидерами большевиков, в т. ч. с И.В. Сталиным и Л.Б. Каменевым.

После Февральской революции Агранов - секретарь Полесского областного комитета РСДРП(б), после Октябрьской революции, в 1918 г. - секретарь Малого Совнаркома, в 1919 г. - сотрудник секретариата Совнаркома РСФСР.

С мая 1919 г. по совместительству особоуполномоченный ВЧК (эту должность, кроме него, в то время занимали лишь В.Р. Менжинский, К.И. Ландер, А.Х. Артузов и В.Д. Фельдман). В 1920-1921 гг. заместитель начальника Управления 00 ВЧК (выезжал во главе опергрупп на Западный фронт и в Кронштадт), с января 1921 г. - начальник 16-го спецотделения ВЧК (контрразведка в армии), с апреля 1921 г. - особоуполномоченный по важнейшим делам при начальнике СОУ ВЧК-ГПУ, начальник Особого бюро по делам административной высылки антисоветских элементов и интеллигенции при СОУ ГПУ. В 1923-1929 гг. - зам. начальника, с октября 1929 г. -начальник Секретного (с марта 1931 г. Секретно-политического) отдела ОГПУ. С мая 1930 г. - помощник начальника Секретно-оперативного управления (СОУ) ОГПУ. Был близко знаком с известными писателями и деятелями искусства, в т. ч. с В.В. Маяковским.

После конфликта в руководстве ОГПУ (между С.А. Мессингом, Е.Г. Евдокимовым, И.А. Воронцовым, Я.К. Ольским и Л.Н. Вельским, и ГГ. Ягодой, поддержанного В.Р. Менжинским) Агранов 31 июля 1931 г. вошел в состав Коллегии ОГПУ, с сентября был назначен полномочным представителем ОГПУ по Московской области (согласно письму Кагановича Сталину, Менжинский, вместе с Акуловым и Балицким, возражал против назначения Агранова на этот пост, считая его незаменимым в СПО). Менжинский предлагал кандидатуру В.Н. Манцева, которую Каганович, считавший, по его словам, «Мессингом № 2», отверг, Агранова - считал «самой подходящей». В 1931-1932 гг. по совместительству - начальник особого отдела Московского ВО.

С февраля 1933 г. - зам.председателя ОГПУ. В 1934-1937 гг. - 1-й зам. наркома внутренних дел СССР, одновременно с декабря 1936 г. начальник ГУГБ НКВД. Член ЦРК ВКП(б) (17 съезд). Член ЦИК СССР (7 созыв).
В декабре 1934 г. после убийства СМ. Кирова и смещения начальника УНКВД Ленинградской обл. Ф.Д. Медведя в течение 4 дней исполнял обязанности начальника УНКВД ЛО. С апреля 1937 г Агранов - зам. наркома и начальник 4-го отдела (СПО) ГУГБ НКВД. С мая 1937 г. -начальник Саратовского управления НКВД.

Награжден 2 орденами Красного Знамени (1927, 1932), 2 знаками «Почетный работник ВЧК-ГПУ».

Из Саратова Агранов написал Сталину письмо, в котором предлагал арестовать Крупскую и Маленкова, в то время зав. отделом руководящих парторганов ЦК. Маленков (вместе с членом Политбюро А.А. Андреевым) из Саратова, куда летом 1937 его послал Сталин для чистки местного руководства, предложил арестовать Агранова.

20 июля 1937 г. был арестован; расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда (ВКВС) СССР.

Примечания:

1 См. Скарятин В. Тайна гибели Владимира Маяковского М., 1998 С. 144.

Использованы материалы кн.: В.Абрамов. Евреи в КГБ. Палачи и жертвы. М., Яуза - Эксмо, 2005.

Руководители ОГПУ - делегаты XVII съезда ВКП(б):
Я.С.Агранов, Г.Г.Ягода, неизвестный и С.Ф.Реденс.
Москва. 1934 год.

Агранов Яков Саулович (настоящие имя и фамилия - Янкель Шмаевич Соренсон) (1893, местечко Чечерская Рогачевского уезда Гомельской губернии - 1.8.1938), один из руководителей органов государственной безопасности, комиссар государственной безопасности 1-го ранга (26.11.1935). Сын мещанина. Образование получил в 4-классном городском училище. В 1912 вступил в Партию социалистов-революционеров, в 1915 -в РКП(б). В 1914 освобожден от военной службы по состоянию здоровья, работал бухгалтером, конторщиком. В апр. 1915 арестован и в мае 1915 выслан в Енисейскую губернию. В 1917 секретарь Полесского обкома РСДРП(б). С февр. 1918 секретарь СНК. В мае 1919 направлен на работу в органы ЧК и назначен особоуполномоченным Особого отдела ВЧК. Агранов был одним из влиятельнейших сотрудников ЧК; его специализацией была работа с представителями интеллигенции и старыми большевиками. В 1920-21 зам. нач. управления Особых отделов ВЧК, нач. спецотлеления. Руководил расследованием обстоятельств Кронштадтского восстания (1921). Агранов лично курировал работу следствия по делу Тактического центра, по делу Таганцева (несет непосредственную ответственность за расстрел 87 проходивших по этому делу, в т.ч. поэта Н.С. Гумилева ), по делу участников крестьянского восстания Антонова. Лично руководил допросами. д. готовил такие фальсифицированные процессы 1920-х - начала 1930-х гг., как процесс правых эсеров, процессы Промпартии и Трудовой крестьянской партии, по которым были арестованы многие представители интеллигенции. Ему было поручено В. И. Лениным и Ф.Э. Дзержинским составление списков представителей старой интеллигенции, которые подлежали высылке из РСФСР в 1922 (среди них Н.А. Бердяев , Н.О. Лосский, М.А. Осоргин и т.д.), с 2.1 11922 по 1.2.1923 нач. Особого бюро по делам административной высылки антисоветских элементов интеллигенции. В февр.-окт. 1923 особоуполномоченный по важным делам Секретно-политического отдела ВЧК. С 24.5.1923 зам. нач., с 26.10.1929 нач. Секретного отдела ОГПУ СССР. С 24.5.1930 пом. нач., с 14.3-1931 нач. Секретно-политического отдела ОГПУ. Активно участвовал в художествейной жизни Москвы, близко общался с членами РАППа и ЛЕФа, был в дружеских отношениях с Л.Л. Авербахом, Б.А. Пильняком , Бриками, О.Э. Мандельштамом , В.В. Маяковским и другими. По мнению ряда исследователей, именно Агранов организовал "самоубийство" Маяковского. С 1.9.1931 по 21.2-1933 полномочный представитель ОГПУ по Московской области и одновременно с 1.9.1931 по 11.6.1932 нач. Особого отдела Московского военного округа. Будучи ближайшим помощником Г.Г. Ягоды , Агранов использовал свои связи в художественных кругах для получения осведомительной информации. С 21.2-1933 по 10.7.1934 зам. пред. ОГПУ . Пользовался исключительным доверием И.В. Сталина . С 10.7.1934 по 17.5.1937 1-й зам. наркома внутренних дел СССР, при этом в его ведении оказались все оперативные отделы, объединенные в ГУГБ, хотя официально начальником ГУГБ оставался Ягода. С 1934 член ЦРК ВКП(б). После убийства С.М. Кирова 2.12.1934 прибыл в Ленинград вместе со Сталиным, назначен временным нач. Ленинградского управления НКВД и возглавил руководство следствием по делу Кирова, стал инициатором в связи с этим массовых арестов ни в чем не повинных людей; по мнению ряда историков, именно он занимался непосредственной организацией самого убийства. За 10 дней были составлены списки подлежащих высылке, как "не внушающих политического доверия" - более 11 тысяч человек. Один из главных организаторов фальсифицированного политического процесса по делу Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева и т.д. Агранов не только сохранил свое положение после привода в НКВД Н.И. Ежова , но и получил повышение, занимая с 29.12.1936 по 15.04.1937 пост нач. ГУГБ. Под надзором Агранова проводились допросы Каменева. Зиновьева, Н.И. Бухарина , А.И. Рыкова , М.Н. Тухачевского и других. Именно он готовил материалы для главных политических процессов 1930-х гг. Однако Агранов все же продолжал считаться "человеком Ягоды", и 15.4.1937 его перевели на пост нач. 4-го (секретно-политического) отдела ГУГБ НКВД СССР и зам. наркома, а 17.5.1937 Ежов удалил его из центрального аппарата, назначив нач. управления НКВД по Саратовской области. На этом посту Агранов 20.7.1937 был арестован. Признал себя виновным в принадлежности к антисоветской троцкистской организации и 1.8.1938 приговорен к смертной казни. Расстрелян . В 1955 Главная военная прокуратура отказала в пересмотре дела Агранова как замешанного в организации массовых репрессий.

Использованы материалы из кн.: Залесский К.А. Империя Сталина. Биографический энциклопедический словарь. Москва, Вече, 2000

Далее читайте:

Карательные органы СССР (справочник, включающий в себя также указатель имен)